Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

- Послушайте, я должен выступить с ответным письмом на тот выпад!

Мейерхольд поморщился:

- Не стоит впутываться в эти мелочи. Сохраняйте олимпийское молчание. Я издаю мой театральный журнальчик специально для того, чтобы переругиваться с теми, кто нападает на меня или на артистов, близких мне по мысли. В этом журнальчике я сумею им ответить за вас.

Так я и не реагировал на этот выпад. Любопытнее всего, что эмигрантская пресса, не упомянув ни об одной из множества хвалебных статей, посвящённых мне в СССР, перепечатала только этот выпад. Мол, Прокофьев поехал в советскою Россию - и вот вам результаты.

Днём мой камерный концерт в Ассоциации Современной Музыки. Приятно было, что он происходил в Колонном зале, а не в Консерватории. Я немного запоздал и не слышал, как Фейнберг и Ширинский сыграли мою «Балладу». Вторым номером Цыганов и я играли все пять пьес из oп.35б. Цыганов играл хорошо, лучше, нежели я аккомпанировал, но успех был средний. Отчего бы? После скрипичных пьес следовал Квинтет, и тут московские музыканты развернулись и сыграли его с неожиданным блеском и увлечением. Квинтет звучал отлично. Конечно, со временем будут играть ещё лучше, но всё же это исполнение несравнимо с бостонским, когда Кусевицкий говорил мне:

- Дорогой мой, эта вещь совершенно не звучит.

Я страшно доволен и наслаждаюсь во время исполнения: неизвестно почему, заживо похороненный, воскрес покойник. У публики значительный успех. Конечно, успех не равнялся успеху моих популярных вещей, но всё же чувствовалось, что публика слушала с интересом и что ей нравилось. Музыканты поздравляют и жмут руки. В совершенно невероятном восторге Мясковский:

- Совершенно невероятно! Нет ни одного такта, где интерес чуточку бы падал.

После Квинтета антракт и артистическая наполняется народом. Среди других приходит Рабинович и Дикий, которые несколько обиженно упрекают меня за письмо, которое я написал Экскузовичу, хваля ленинградскую постановку «Апельсинов». Это письмо Экскузович моментально напечатал в газетах, и Рабинович с Диким считают, что оно может служить козырем Мариинскому театру для того, чтобы повезли за границу его постановку, а не готовящуюся в Москве. Я их всячески старался успокоить.

Второе отделение начинается Пятой сонатой. Это первый раз в Москве, что я играю её корректно, но успех сдержанный - вещь не для публики. Затем следуют пьески из оп.12 и «Наваждение». Публика устраивает огромную овацию, думая, что это последнее моё выступление и прощаясь со мной. Дневной концерт оканчивается довольно рано, так как вечером мы уезжаем на Украину и надо торопиться, а до вечера программа дня ещё довольно обширная.

Едем обедать к Держановскому, где центром разговора является Квинтет, захваливаемый Мясковским. Затем коротенький визит к тёте Кате - и домой, укладывать чемодан.

Когда, выходя от тёти Кати, мы подзывали таксомотор, неизвестно откуда выскочил и стал здороваться с нами Меклер. Можно было подумать, что он нас сторожил. Он страшно волновался относительно моих концертов: уж если я обидел его в этом сезоне, то чтобы непременно работал с ним осенью. Так как мы торопились, то я предложил ему сесть в автомобиль, и по дороге он развивал планы будущих концертов, предлагая по тысяче рублей за провинциальные концерты, а за столичные больше. По его словам, выходило чуть ли не двадцать концертов с гонораром в двадцать тысяч рублей.

Уже выйдя из такси и поднимаясь по лестнице, он совал мне в руку пачку денег, говоря:

- Здесь тысяча рублей, а ещё четыре тысячи я вам донесу завтра.

Эти пять тысяч должны были идти в качестве задатка под осенние концерты. В общем сумма выходила большая и деньги бросались будто бы на ветер, а всё-таки Меклер казался несерьёзным, почти что клоуном. Кроме того, мне совершенно не хотелось ещё думать о будущем сезоне и брать обязательство на Россию, где всё так сложно и неустойчиво. Я вернул ему пачку денег и просил отложить разговоры до моего возвращения с Украины.

В промежутках между укладыванием чемоданов вваливаются Разумовский, с которым сложные переговоры об авторских правах, Цейтлин и Цуккер. Цуккер докторальным тоном даёт понять, что мне было бы весьма полезно вскоре совсем переселиться в СССР, хотя бы и для того, чтобы спокойно работать, что, на его взгляд, вполне возможно. Цуккер определённо меня раздражает.

Погрузившись в автомобиль, едем на Курский вокзал, столь хорошо мне знакомый с детских времён, когда мы переезжали в Москву из Сонцовки. Но времени мало; наскоро купив в буфете несколько съедобных вещей, мы погружаемся в спальный вагон. Купе просторное, но вагон старый и скрипит. Поезд не нарядный - наш вагон единственный привилегированный, остальные все третьего класса. Вагона-ресторана нет. В одиннадцать часов вечера поезд отходит и мы отправляемся на шесть концертов на Украину: два в Харькове, два в Киеве и два в Одессе.

Целый день едем в Харьков. Эта линия знакома мне с детства - и сколько воспоминаний связано со всеми проезжаемыми станциями. В Курске пьём кофе и покупаем куски жирного гуся. Мелькает Сонцево, у которого не останавливаемся; я стою у окна. Вот и Белгород, где мы выходим погулять. Немного пахнет югом и весною, но дует холодный ветер. Сколько раз проездом через Белгород мы ели здесь знаменитые белгородские щи, которыми славился этот вокзал.

В Харьков приезжаем в половине шестого вечера.

На платформе Тутельман, Воробьёв и Дзбановский. Воробьёв - это тот самый член украинского правительства, который посылал Персимфансу телеграммы, угрожая, что если я вместо Украинских Гостеатров выступлю в Харькове от какой- нибудь другой организации, то мои концерты допущены не будут. Тогда и Цейтлин, и я очень возмущались и прямо готовы были поднять перчатку и сыграть ему в пику. Но теперь, когда в конце концов я поехал на Украину по контракту с Украинскими Гостеатрами, Воробьёв встретил меня на вокзале в облике очень приятного и скромного человека. Нас усадили в довольно хороший открытый автомобиль и повезли через весь город в «Красную» гостиницу, по-украински - «Червонную». Харьков (по-украински Харкив) большой, грязный и некрасивый. Ближе к центру имеются недурные дома немецкого типа. Вообще, оказывается, немцы сыграли не последнюю роль в харьковской архитектуре.

По контракту гостиницы были на счёт Гостеатров. Нам был отведён огромный номер из двух комнат с ванной, в достаточной мере нелепый. В ванне, например, течёт только горячая вода, и чтобы её принять - надо её напустить и ждать полчаса, чтобы она остыла. Из номера телефон прямо в город, а звонка к официанту нет, так что я искал в телефонной книжке номер нашего отеля, дабы позвонить туда по городскому телефону. Рояль мне в номер не прислали, но повели в соседний номер директора гостиницы, где я и упражнялся в течение некоторого времени.