Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вскоре концерт. Театр полон. Рояль довольно недурной. В мою программу входят Третья и Вторая сонаты, «Мимолётности», мелочи и «Токката». Большой успех, крики и бисы...

В антракте появляется Штейман. Он потолстел и будто обижен на свою судьбу. Действительно, блестящее предсказание Черепнина он не оправдал, но всё же главный дирижёр украинской оперы. За Штейманом появляется Лапицкий. У него будто грубоватые манеры, но я знаю, что он интересный человек. В своё время он много сделал, пытаясь оживить сценическую сторону опер, а это очень близко моей душе.

В конце концерта появляется Вера Реберг, от которой я получил уже письмо. Несмотря на своё болезненное детство - она выглядит недурно. Пообещав навестить её завтра, мы поспешили домой, ибо я устал после суток в поезде с концертом впридачу. Вообще я всё время устал со дня приезда в СССР.

Вернувшись домой, хотел взять ванну, но у неё частями соскочила эмаль, и она выглядела какой-то прокажённой. Долго пытались добиться кого-нибудь из отельной прислуги, но это было не так просто, так как сегодня были какие-то выборы, и прислуга вотировала. В конце концов нам объяснили, что ванна такая рябая не от грязи, а от чистоты, ибо после каждого постояльца её моют кислотой, съевшей эмаль. Всё же мы отложили удовольствие выкупаться до Киева.

Казалось бы, свободный день и можно отдохнуть. Но всё время являлись разные люди. Из них самым интересным был Лапицкий, который явился с клавиром «Апельсинов», в достаточной мере разученным ввиду проекта постановки в Харькове. Я должен был играть ему «Апельсины» и сообщать, каким образом то или другое было сделано во время других постановок. Лапицкий разошёлся и говорил, что я единственный оперный композитор и что со мною он хотел бы создать что-нибудь новое. Я охотно высказывал ни к чему не обязывающее согласие, ибо мне казалось, что Лапицкий, с его любовью к сцене, мог дать мне интересную тему и интересно осветить её.

За Лапицким числится немало промахов по части хорошего вкуса, но это не уменьшает скрытой в нём потенциальности.

Днём я вышел погулять и в магазине под названием «Пролетарий» увидел выставленные мои сочинения, но не в оригинальном издании, а контрафактно [292] Незаконное издание, подделка. перепечатанные Украинским издательством. Я не удержался и пошёл в магазин объясняться. Объяснив, кто я и что за издание у них выставлено в окнах, я спросил, на каком основании они продают их.

- Нас снабжает ими Киевское музыкальное предприятие, - ответил мне заведующий магазином.

- Но это предприятие незаконным образом напечатало мои сочинения, и вы находитесь на положении лавки, торгующей краденым товаром.

Заведующий оглянулся по сторонам и, понижая голос, сказал:

- Не говорите, пожалуйста, так громко. Подобные выражения могут произвести неприятное впечатление на покупателей.

- Очень жаль, что ваша деятельность такова, что о ней можно говорить только шёпотом.

В общем, разговор мало к чему привёл, так как, по-видимому, надо было нападать не на лавку, а на само издательство. Заведующий магазином, впрочем, обещал впредь обращаться в Москву за оригинальным изданием, но не особенно охотно, так как, по его словам, из Москвы заказы исполняются не так аккуратно, как из Киева.

Вечером с Пташкой отправились к Ребергам. Шли пешком по довольно пустынным переулкам, где лежало много снегу. По дороге вспомнили, что на юге немало беспризорных, которые бегают целыми бандами, причём один из них бросается под ноги прохожим, сшибая их, а в это время другие обирают сумочки и кошельки, тыкая ножами и кусая сифилитическим укусом. Впрочем, на нашем пути улицы были тихие и сонные.

Вера Реберг пошла по медицинскому пути своего отца. С нею живёт её мать, Мария Иосифовна, теперь уже совсем старушка, необычайно милая: старость украсила её. С большим одушевлением вспоминала она года Сонцовки и Голициновки. Нина замужем: имеет двух детей и живёт в нескольких часах от Харькова. Однако на мои вопросы о ней, Вера отвечала неохотно: должно быть, что-нибудь не ладилось. Зина [293] Нина и Зина - сестры Веры Реберг. умерла уже несколько лет, у неё всегда было плохое сердце.

Мы провели очень приятный вечер. И мать, и дочь были тронуты нашим визитом.

Продолжал разговоры с Лапицким и доигрывал ему «Три апельсина».

Заехал Розенштейн, чтобы вести нас в Консерваторию. Розенштейна я знаю давно: он виолончелист и бывший воспитанник Петербургской консерватории. Он был одним из первых исполнителей моей «Баллады», которую мы с ним играли на каком-то концерте ещё в консерваторские времена. Теперь он директор Харьковской консерватории и вчера ввалился ко мне, упрашивая во имя нашей старинной дружбы (хотя никакой дружбы не было) сыграть для учеников его Консерватории. Я никогда не отказываюсь играть для учеников Консерватории и даже люблю это делать. В результате я выступил сегодня перед весёлой и приятной молодёжью с гавотами, сказками, маршами, словом, всякой мелочью. После исполнения в зале оглушительный треск. Ученик говорит мне речь по-украински. Всё время слышно «перший», то есть первый (первый композитор, первый приз, первое знакомство и т.д.).

После Консерватории по хорошей погоде шли в «Червонную» гостиницу с Розенштейном и ещё несколькими профессорами. Какие-то консерваторки всё время следовали то сзади, то спереди. Сначала я не обращал внимания на это, потом стало смешно, потом навязчиво, - но перед самым отелем они вдруг собрались в группу, стали толкать друг друга: «Ну, иди же», и наконец подошли ко мне, причём каждая вручила по букетику белых цветов, которые по случаю наступления весны продавали на перекрёстках. Это вышло вовсе мило.

Вечером второй концерт. Пятая и Четвёртая сонаты, что очень глупо, так как Пятую никто не понимает, а Четвёртая слишком медлительна, чтобы вызвать энтузиазм, но у меня ничего не приготовлено, чтобы выбросить эти сонаты и заполнить пустоту. Когда я сказал об этом в Москве Тутельману, он ответил:

- Ничего, сойдёт. Только играйте Четвёртую и Пятую сонаты во втором концерте, тогда это не отзовётся на продаже билетов, а после вы ведь всё равно уезжаете из города.

Однако гавоты, отрывки из «Апельсинов» и «Наваждение», которыми я закончил концерт, расшевелили публику и по обыкновению создали большой успех.

После концерта устроители хотели делать мне ужин, но я взмолился, чтобы меня избавили от него.

Художник Хвостов показывал эскизы костюмов для харьковской постановки «Апельсинов» - смесь модерного с фантастическим. Трудно судить, но пока эти костюмы мне не особенно нравятся.

Утром приходил ко мне квартет имени Леонтовича играть сочинения современных украинских композиторов. Когда я спросил, кто такой Леонтович, то оказалось, что это национальная гордость Украины, композитор, погибший во время революции. Кажется, тогда его расстреляли большевики, а теперь учредили квартет его имени. Сегодня квартетисты сыграли мне сочинения Лятошинского, Лисовского, Новосацкого и Козицкого. Всё это могло бы быть написано пятьдесят лет тому назад и тогда было бы довольно приятной музыкой: сейчас же это - мало кому нужные провинциальные потуги.