Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Возил автомобиль в роянский гараж - выпрямлять крыло и укреплять рессоры. От Пайчадзе телеграмма: приезжает завтра.

Пришла корректура голосов первой части Симфонии. Ждал их ждал, а теперь в ужасе: когда я буду всё это корректировать?

Утром - «Игрок». После завтрака прокорректировал десять страниц, а то приедет Пайчадзе и увидит, что я не корректирую.

С Пташкой поехали встречать Пайчадзе, которому были очень рады. Он рассказывает разные интересные вещи. Наследники Беляева начали процесс против беляевского издательства, ибо издательство не исполняет завещания: ничего не печатает, только Арцыбушев получает огромное жалование. Возможно, оно пойдёт с торгов, тогда возможно Кусевицкий постарается его купить. Это было бы очень хорошо, если бы к нашему издательству было такое приращение. Между прочим, к нам приняли нового композитора - Лопатникова. Год-два назад он приезжал ко мне как-то летом и показывал довольно пошлый Концерт и интересную сонатину (как будто два разных автора писали). Эту сонатину как раз у него и взяли.

Весь вечер проболтали, так что сегодня не писал дневника, не читал Christian Science и не проигрывал шахматных партий.

Ввиду присутствия постороннего человека не хотелось садиться за рояль и работать над «Игроком». Поэтому корректировал Симфонию. Сделал пятнадцать страниц партитуры.

Купались два раза. Пайчадзе отличный пловец и в молодости был даже инструктором. Он поклялся, что выучит меня плавать. Я больше всего боялся ткнуться физиономией в воду. Сегодня я решился и удержался - т.е. понял, что вода поддержит (кроме того, слегка поддерживал тритон).

Пайчадзе рассказывает, что за этот сезон Бостонский оркестр должен был заплатить огромные суммы за прокат материалов, так как Кусевицкий играл массу новой музыки. Больше всего пришлось на долю нашего издательства. Возмущённые гаранты прислали письма, прося Кусевицкого умерить пыл, но он ответил, что именно благодаря новинкам Бостонский оркестр привлекает теперь к себе общее внимание, и потому он не считает возможным последовать их совету. Здорово! Значит, чувствует себя крепко.

Вечером я посадил играть в шахматы Грогия и Пайчадзе. Оба делали массу ошибок и в конце концов Пайчадзе нечаянно выиграл.

Сел за «Игрока» и хорошо двинул его. Днём диктовал письма и сделал десять страниц корректуры партитуры Симфонии.

Купались. Я, под руководством Пайчадзе, плавал: держался четыре взмаха; не густо, но ощущение, что вода держит, было. Пташка и Грогий в это время поучались от Пайчадзе более сложным приёмам.

Вечером играл против Пайчадзе в шахматы а l'aveugle [315] Вслепую (фр). . Выиграл без ошибок и с пожертвованием качества.

3 сентября

Думал, что после вчерашнего авеглизма [316] Вслепую, «авеглизм» - от aveugle (фр). и корректуры будет свинцовая голова, но нет, и потому сел за «Игрока», а днём за клавираусцуг «Огненного ангела» - тех страниц второго акта, которые доделывает Грогий.

Пайчадзе рассказывает, что в издательстве со «Скифской» случился досадный случай: её взяла Нижинская, чтобы поставить в Буэнос-Айресе как балет. Послали ей ноты, но Конюс (старик выжил из ума) вместо дублюр «Скифской сюиты» послал дублюры Сюиты из «Шута». Всё это плыло три недели, а затем пришла отчаянная телеграмма. Послали новую посылку, но она проплывёт новых три недели и Пайчадзе боится, что запоздает к сезону. Когда Конюс узнал о происшедшем, то у него сделалось расстройство желудка.

Ездили с Пайчадзе в Роян к поезду, так как ждали Веру Васильевну, но она не приехала, а дома нашли её телеграмму.

Вечером опять сеанс а l'aveugle, но на этот раз оба играли хуже. Я выиграл фигуру (выиграл, а не подставка), а затем ещё ладью. Пайчадзе сдался.

Утром «Игрок», а днём клавираусцуг и корректура Симфонии.

Вчера не купались из-за дождя, сегодня отправились все вместе. Я немного плавал, даже в обыкновенном костюме, не в тритоне. Даже Святослав лазил в воду: Пайчадзе так покорил его сердце, что даже сломил его страх перед водою.

Стравинский, по словам Пайчадзе, работает над сценической вещью. Вот вам и цена законам, которые изрекает Стравинский: то он всю жизнь писал сценические вещи, то «навсегда» отрёкся от них, заявив, что существует только чистая музыка, а теперь через «Эдипа» он вернулся на лоно сцены.

Вечером играли опять а l'aveugle. Пайчадзе играл хуже и опять проиграл.

Утром «Игрок», но как-то менее успешно, чувствовал себя утомлённым и начинала болеть голова. Днём ездили на côte sauvage [317] Дикий берег (фр). , за Кубрский маяк. Опять наслаждались фантастическим пляжем и открытым океаном. Но купаться было трудно из-за волн: держались на берегу и нас окатывали ближайшие валы. Вода была тёплая. Вечером начала разбаливаться голова и я лёг в девять. Но я помнил недавно прочтённое изречение: нельзя себе представить Бога больным; человек же создан по образу его и подобию, и болезнь ему так же несвойственна, как и Богу. К десяти часам голове стало легче, я встал и уговорил Пайчадзе не уезжать завтра. Он решил остаться ещё на день.

Последний день пребывания Пайчадзе ознаменовался дивной погодой. Утром я успешно работал над первым актом «Игрока». Днём купались. Я плавал: успешно на животе и неуспешно на спине. Но вода была грязной и плавали медузы, целые и в кусках. Вечером я выиграл интересную партию а l'aveugle: вставил ему коней в самый живот и ими оперировал. Говорили о Дукельском, благо я ему писал письмо. Пайчадзе утверждал, что из Дукельского не выйдет большого композитора, потому что у него нет того убеждения, которое заставляет хотя бы страдать за своё искусство, но всё же вести линию. А Дукельский с лёгкостью пожертвовал этой линией и стал писать оперетки, лишь бы получить материальное благополучие. Блестящий восход Дукельского на дягилевском горизонте Пайчадзе объясняет интимными причинами: им увлёкся Нувель и всячески выдвигал его, когда же и Нувель и Дягилев убедились, что Дукельский - человек не их ордена, то при первом неуспехе они выкинули его в окошко.

Встал в семь, так как боялся, что у автомобиля «плоская» шина. Отвёз Пайчадзе в Роян на поезд. Он уехал, благодаря за отдых, который получил здесь. Вернувшись, работал над корректурами и клавираусцугом оставшихся страниц «Огненного ангела». Вечером вернулся к обычным занятиям: чтение Christian Science, дневник, проигрывание шахматных партий.

Утром «Игрок». Кончил вчерне переделку первого акта. Теперь сяду за переделку оркестровки и вообще за приведение в окончательный вид. Днём корректировал Симфонию, как вдруг из сада стали меня звать: оказалось, Вера Александровна, жена Сувчинского, и её отец А.И. Гучков. По её письму выходило, что она приедет послезавтра, а сам Сувчинский не то да, не то нет. Я очень обрадовался, мне также интересно было познакомиться с её отцом, личностью романтической, хотя многими и нелюбимой, главным образом, за знаменитый «Приказ №1». В своё время он ездил в Африку сражаться вместе с бурами против англичан, много раз дрался на дуэли, был председателем Государственной Думы, первым военным министром революционного правительства, автором «Приказа №1» - «Солдаты, не повинуйтесь офицерам!». - довольно загадочного документа, и с этого момента пошёл его закат. «А теперь он уже старичок» - говорил про него кто-то. Но Гучков был бодр, жив и говорил занимательно и не без шика. Так как Пташки не было, а они торопились домой (кажется, из деликатности, чтобы мне не мешать), то я пошёл их проводить. Гучков снимает скромную дачу, совсем в лесу, недалеко от нас. Он живёт совсем один и теперь пригласил к себе дочь, а с нею Марину Цветаеву и мужа Марины, Эфрона. Когда я проводил их до дому, Вера Александровна сказала: «Теперь я провожу вас обратно», и по дороге объяснила, что её отец и её муж терпеть друг друга не могут, и даже не делают из этого секрета. Поэтому было решено, что Петя приедет, как только папочка уедет. Гучков должен был уехать через четыре дня, но вдруг отложил отъезд на неделю, и теперь неизвестно, когда появится Сувчинский. Мне пришла идея пригласить Сувчинского к нам, но я не хотел этого делать, не поговорив с Пташкой, к тому же положение вышло бы курьёзное: муж на одной даче, а жена с отцом на другой. Почти оперетка.