Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Начал оркестровать начисто «Игрока». Хотя в старой редакции начало было сделано довольно прилично, но теперь оно будет наряднее. За утро сделал только две страницы, несмотря на то, что работал с увлечением. Вообще, по-видимому, переделка «Игрока» будет здоровенной работой, и лучше не думать, когда я её кончу. Ещё слава Богу, что я работаю по моей системе, т.е. пишу партитуру сокращённо, а Грогий будет всё это расхлёбывать.

Днём корректировал Симфонию, пришла ещё пачка корреспонденции. Опять-таки: когда я со всей этой корреспонденцией развяжусь? Конец не виден.

Читал дневник, старый, путешествие по Швейцарии.

Период моего романтического письма к Захарову, какой он был petit maître [318] Важный (фр). и как вылинял теперь: остался лишь какой-то исторический памятник о прошлом. И бледное, каменное лицо его как раз присуще памятнику.

Продолжил работу над вступлением «Игрока», но не кончил. По-видимому, оно слопает у меня три дня. Где же моя скорость с глотанием двадцати страниц в день? По-видимому, она разовьётся дальше. Днём был в St.Palais, видел Гучковых, отца с дочкой. Я и дочка инсценировали перед отставным министром разговор о том, что Петя мне до отказу, и притом немедленно, нужен по делам либретто. В результате я послал ему телеграмму, поставив, однако, изумлённому beau-père [319] Свёкор (фр). условие, что Сувчинский остановится у меня, против чего тот, впрочем, не протестовал. Затем подошла Пташка со Святославом, и мы отправились есть мороженое. Гучков был галантен, поднёс Пташке цветы и очень понравился ей. Пташка не преминула заметить мне, что Вера Александровна очень ухаживает за мною и что она ответит тем же Сувчинскому. Я сказал, что очень рад, а то мне показалось, что она довольно кисло приняла проект его приезда.

И Пташка, и я были очень огорчены, прочтя в газетах о смерти Н.П. Рузского. У меня с ним связаны воспоминания о начале моей музыкальной карьеры в Петербурге. Всегда он относился ко мне исключительно любовно. К Пташке он тоже всегда был очень внимателен, ещё тогда, когда она жила в Париже одна, до замужества. Последний раз я его встретил на улице Парижа перед отъездом в Россию. Мы расцеловались. Я сказал: «Николай Павлович, а я, кажется, в Москву еду...». Он ответил: «Ну что ж, ну что ж...». На одном из последних концертов Кусевицкого подошёл его сын и звал нас к ним в Le Vesinet, под Парижем. Мы собрались поехать в автомобиле, но за сутолоки grande saison [320] Разгар сезона (фр). так и не собрались. Жаль.

Днём катали Гучковых; ездили по красивым маленьким дорожкам. Но конус пошаливал и автомобиль несколько раз останавливался. Я чинил, перемазался, но автомобиль после этого поехал. Затем они пили у нас чай, причём Гучков рассказывал про староверов, сам происходя из староверческой семьи. Он уговаривал нас пойти в кинематограф, но это было неудачно, и хороша была лишь лунная ночь, светлая, прохладная, по которой мы шли два километра обратно. Пташка опять хвалила Гучкова. Но во время автомобильной поездки он угощал её и Святослава шоколадом, от которого у них ночью разболелись животы.

Вчера я кончил трудное вступление к «Игроку» и сегодня быстро покатился по ровной дорожке. Подсчитали с Грогием количество страниц в партитуре «Огненного ангела» - вышло более восьмисот, это против четырёхсот пятидесяти у «Апельсинов». Вот так опера!

От Сувчинского телеграмма: он может приехать лишь через пять дней. Другая телеграмма от Кусевицкого: они в Париже, пятнадцатого празднуют день свадьбы вместо восьмого, и очень просят приехать. Кстати поговорим об Америке. Мне сначала показалось, что ехать - значит подлизываться. Но в конце концов Америка есть дело, а если это можно совместить с празднеством, то тем лучше. Вернёмся же обратно вместе с Сувчинским.

Много работал над «Игроком». Теперь идёт легко, и работать приятно. Ездил с Горчаковым в Royan; он правил, я делал указания. Хоть он имеет carte rose, но три месяца не был у руля, а между тем, после моего отъезда, ему придётся вести автомобиль с вокзала домой, поэтому надо, чтобы практиковался.

Утром отвёз Пташку на поезд. Целый день доделывал клавир «Огненного ангела» и проверял работу Горчакова, который, наконец, дописал партитуру второго акта. По окончании проверки карандаш был зафиксирован и последние сто страниц «Огненного ангела» готовы к отправке.

Читал старый дневник, с удовольствием. Он создаёт весёлое настроение.

Вечером читал Christian Science. До сих пор я как-то мало любил читать свидетельства исцелённых: я знаю, что Christian Science исцеляет и этого для меня достаточно: читать сообщаемые в журналах новые свидетельства мне казалось излишним и не таким интересным.

Очень я люблю, кончив чтение, перед сном выходить на наш длинный балкон, расположенный прямо над морем, ходить по нему взад и вперёд минут пятнадцать- двадцать, глядя на океан и на звёзды и направляя свои мысли на отвлечённые темы.

Просил Грогия разбудить меня в семь, но он, в свою очередь, просил девицу разбудить его в половину седьмого, и та так ему дубасила, что я вскочил как встрёпанный. В девять я сидел в вагоне, держа путь на Париж. Купив на одной из остановок газету, дабы узнать, не начался ли матч Алёхин - Капабланка, я прочёл о смерти Айседоры Дункан, жены покойного Есенина. Она села в автомобиль и закинула длинный шарф за плечо. Автомобиль помчался, шарф попал в колесо. Её выбросило и она, задушенная, кончила свою жизнь под автомобилем.

В поезде ехало много русских. Когда я отправился в вагон-ресторан завтракать, за столик, за которым я уже сидел, метрдотель подсадил ещё двух русских девиц. Они, по-видимому, меня знали и были до того потрясены очутиться за одним со мной столиком, что я искусал себе все губы, дабы не рассмеяться. Чувствовал, что надо немедленно заговорить с ними, чтобы отвлечь себя от собственного смеха. Впрочем, дело обошлось, я с ними не разговаривал, а они не смели начать сами.

Так как у Кусевицкого дом был весь заселен, я с вокзала, встреченный Пташкой, отправился на нашу квартиру на avenue Frйmiet. Жильцы, которым пересдали на лето, навезли туда немало грязи. Переодевшись, отправились к Кусевицким. У них по обыкновению замечательный обед со свежей икрой, омарами, крюшоном и какими-то необыкновенными птичками, но народ менее интересный, чем в прошлом году. Вечером он играл на контрабасе с Казадесюсом, который играл на viola-d'amore. Были очень интересные звучности, а мелодия в этих двух инструментах на расстоянии двух октав звучит прямо потрясающе. Кусевицкие были ласковы. Серьёзные разговоры были отложены на завтра.