Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Начал перечитывать «Игрока», выписывая характеристики. Кроме того, могут родиться идеи для переделок.

Почти целый день работал над «Игроком», работалось отлично, едва не кончил оркестровку первого акта. Остановился, потому что стало мешать сердце. Рассуждал с собою.

Читал третью партию матча. Алёхин «влип» уже на девятом ходу, а затем длилась пятичасовая агония. Очень неприятно защищать такую партию.

Кончил оркестровать первый акт «Игрока». На первый акт был потрачен месяц. Хорошо бы, если бы следующие акты с такой же скоростью. Но увы, это самый короткий.

Начал просматривать и намечать переделки во втором акте. Занимался всё утро, а днём клавираусцужил первый акт и перевозил Пташкиных родителей в Royan, которые устроились там на зимовку - климат лучше для больного Avi, чем парижский, дёшево и не надо трястись по железной дороге. Впрочем, по просьбе Пташки, которая восстанавливала дневник российского путешествия, сообщал ей различные данные из моей записной книжки, причём натолкнулся на письмо от Наташи. Пташка начала расспрашивать: да кто она, да что я с ней делал, да как познакомился. Я рассказал ей кое-что, хотя довольно приблизительно. Затем Пташка стала спрашивать: кто такая Мещерская, о которой упоминал Сувчинский. Я тоже рассказал сцену неудачного побега с участием Башкирова, ждавшего за углом в автомобиле. К концу вечера разговор зашёл опять на тему о квартире в Рояне и Пташка опять начала сердиться, настолько, что решили эту ночь спать в разных комнатах, «чтобы не мешать друг другу». Но в два часа ночи Пташка разбудила меня, сообщив, что под окнами кто-то ходит и даже слышен был заглушённый звук велосипедного звонка. Хотя я мало поверил в опасность, но для успокоения Пташка возвратилась на супружеское ложе, я же запер дверь в нашу спальню на ключ.

Утром, как вчера, переделывал второй акт, добавлял, исправлял, а днём клавираусцужил первый. В общем целый день. Пташка находит, что я подвижник моей работы.

Вечером Christian Science и дневник.

Ввиду отъезда родителей, поместили Святослава спать у нас, но он ночью кряхтел и охал, ворочаясь с боку на бок, точно старикашка, и мешал мне спать. По этой ли причине, или оттого, что вчера уж больно энергично работал, сегодня «Игрок» шёл хуже, более вяло.

Алёхин проиграл Капабланке вторую партию после того, как первые шесть партий продержался на равной с ним ноге. Я расстроен и даже Пташка.

Всё утро «Игрок»: пересочинял второй акт, сцену Астлея с Алексеем, всячески оживляя её, а то в старой редакции она была не без скучинки. Днём продолжал работу, а затем клавираусцужил.

Погода установилась чудная и сегодня я заходил к агенту, справляясь, не можем ли мы продлить пребывание на даче до пятнадцатого вместо десятого. Вечером с Пташкой следили как солнце, заходя без единого облачка, быстро погружалось в океан огненным шаром. Можно было почти видеть, как оно движется.

То же, что вчера: «Игрок», переделка второго акта утром и клавираусцуг днём.

Погода скорее холодная, но солнечная и очень приятная. Днём приезжала из Royan Ольга Владиславовна и мы её отвезли в автомобиле обратно. Последний никак не заводился, так что Ольга Владиславовна даже уехала с местным поездом, но потом мы столкнули автомобиль с пригорка и тогда он сам завёлся, после чего мы догоняли Ольгу Владиславовну и сняли с поезда на ближайшей остановке. Сувчинский переслал «Русскую историю» Вернадского, изданную евразийцами. Очень увлекательно.

Эту неделю не писал дневник, так как дни текли чрезвычайно однообразно, по выше заведённому образцу. Но в этом однообразии не следует усматривать и тени скуки. Наоборот: работалось отлично и погода держалась всё время удивительная.

Переделка сцены с приездом Бабуленьки проскочила очень быстро. Собственно, даже переделки не было, а так, лёгкая ретушировка. Затем я начат писать партитуру второго акта; одновременно доканчивал клавираусцуг первого.

Событий было мало. Восьмого были мои именины, но про них забыли. Занимался, впрочем, в этот день меньше, так как болела голова, но не сильно: за последнее время сильно болит лишь очень редко. Затем Грогий надерзил Пташке и она надулась на него на несколько дней. Наконец Пайчадзе в довольно небрежном стиле сообщил, что Бруно Вальтер отказался ставить «Огненного ангела», обидевшись на моё запоздание. Опоздание, конечно, было, но не такое смертельное, и оперу можно было бы сколько угодно поставить в течение сезона. Но, кажется, за последнее время в Германии слишком много ставят иностранных опер, и возникло патриотическое течение за свои, родные. Говорят, Бруно Вальтер боролся против этого, но я не поддержал его с моим опозданием, вот он и «обиделся». Прочтя это сообщение, я сначала было огорчился и даже озлился, но Christian Science быстро успокоило меня, а также рассеяло гнев. Просто «Огненному ангелу», перегруженному чертовщиной, не везёт. И Демчинский ножки ставил, и я еле, как в гору, его вытянул, и Берлин теперь подвёл, - а сколько музыки ухлопано!

В воздухе запахло переездом в Париж: увезли рояль, пришёл столяр обмерять ящик для книг. Пташка укладывает сундуки, - и только я упорно строчу партитуру.

Алёхин выиграл вторую партию у Капабланки. Я ошеломлён. Ну и развился Александр Александрович! К началу матча я, право, не знал, на чьей стороне будут мои симпатии. Я дружил с обоими. Но теперь они бурно на стороне Алёхина. Вечером с Пташкой разбирали эту партию.

Отъезд. Шестнадцать вещей с Грогием и Мадленой отбыли на вокзал на грузовике, а Пташка, я. Святослав и ещё куча вещей (но более лёгких, а то плохие рессоры) выехали одновременно в Ballot. Ехали очень приятно, но в 5.30 уже стемнело и мы заночевали в Chвtellerault.

В 9.18 выехали дальше. В Dangé свернули с большой дороги на просёлочную, срезая путь на Blois. Впрочем, от этого мы только прогадали, так как было столько заворотов и разветвлений, что я раза два путался, и конечно, по маленьким дорогам (хотя они тоже очень хороши) нельзя ехать с такой ровной быстротой, как по большим. Виды, красиво расцвеченные осенью, были очень хороши; неожиданно вынырнуло несколько замков, один назывался Montpoupon; но приходилось чрезвычайно спешить, чтобы поспеть до темноты в Париж. Я не очень люблю ездить с фонарями.

Позавтракали в Blois и оттуда по отличной дороге помчались на Париж. Шли 70 км/час, иногда 80, редко 60. Старик вёз отлично и дивно пел всю дорогу. Мотор у Ballot действительно замечательный, не шумит, а поёт. В Париже могли бы быть с наступлением темноты, но километрах в двадцати попали в невероятный хвост автомобилей, возвращающихся с гонок, и так шагом и протащились этот кусок. Попали на наше avenue Frйmiet в семь часов вечера. Грогий и Мадлен уже ждали нас.