Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Утром работал над «Игроком», но днём не работал, так как начала болеть голова, впрочем, не очень. Зашли Сувчинские. Я воспользовался его присутствием, чтобы обсудить с ним названия отдельных номеров «Стального скока». До сих пор они были только приблизительные. Сувчинский дал несколько хороших советов, будут годны и для Советской России, и для заграницы (ведь всё время приходится смотреть с обеих сторон). Когда Сувчинские ушли, голова хуже. Я лёг и третировал [321] То есть лечил, от treatment (англ). себя. Надо быть уверенным в исцелении, тогда работа над исцелением идёт успешней. Но как же быть уверенным, если я так мало ещё подвинут? Меня осенила замечательная мысль: хорошо, я не уверен, смогу ли я сейчас исцелить себя от головной боли; но в таком случае, уверен ли я, что с течением времени я навсегда исцелюсь от головных болей, будь то через год, или три, или пять? Да, в этом я совершенно глубоко уверен. А если так, то это положение можно формулировать иначе: судьба моей головы уже решена, но для того, чтобы окончательное исцеление пришло в исполнение, надо протечь нескольким годам. И ещё иначе: голова моя исцелена, но выявление произойдёт через некоторый промежуток времени. А если так, то и работая сейчас над исцелением, я могу быть уверенным в результате - неважно, что может быть не в сегодняшнем, лишь бы в конечном. По-видимому, это рассуждение было правильным, ибо голова вскоре улучшилась, а вечером совсем прошла.

К ночи разыгралась буря с дождём. Ветер ревел и дом дрожал. Хуже всего, что дождь хлестал через все щели окон и дверей, а ставни заржавели и не спускались. Вытирали пол тряпками, ибо вода просочилась уже вниз и в кухне набухал потолок («Позовите собаку, пусть она пьёт с пола»). Ночью дождь не прекращался и будил нас.

Писал «Игрока», но мешали сторож и сторожиха, которые пришли чинить ставни, у которых вчера Грогий оборвал все блоки, пытаясь опустить их. Днём погода разошлась, появилось солнце, и мы с Сувчинскими поехали в автомобиле в La Rochelle, что в 75 км от нас. Сувчинскому надо было повидать своего знакомого, князя Святополка-Мирского, а я с удовольствием взялся отвезти его в La Rochelle в автомобиле, так как дорога мне казалась интересной. И действительно, сначала были красивые поля, затем, перед Rochefort'oM, мы переехали через реку на плоту, а от Rochefort до La Rochelle была дивная дорога, по которой мы неслись со скоростью 80 км/час, доходя до 90. С океана дул ветерок, который, проходя над лугами, смешивался с запахом травы. Это приволье с бешеной скачкой в придачу приводило Сувчинского в совершенный восторг. В La Rochelle мы встретили князя, с которым я уже встречался у Bassiano. Это человек довольно любопытный: начал карьеру гвардейцем, во время Деникина брал у большевиков Орёл, затем разочаровался в белом движении и, благодаря очень неплохим трудам по русской литературе, был охотно взят профессором в Лондонский университет. На почве его интереса к Евразийству, между ним и Сувчинским возникло общение. Мы втроём походили по городу, в котором есть красивые давности, затем Сувчинский угощал нас вкусным обедом, причём князь не без священнодействия выбирал коньяки.

С Сувчинским разговор, как и в некоторые предыдущие разы, перешёл на Стравинского, на его направление, на его религию. Сувчинский уверял, что религиозность чувств его самая подлинная и является результатом трудного творческого процесса, а также постоянного пребывания в страхе то за верность своего пути, то просто за свою судьбу и здоровье (он в каждом кармане носит по кресту).

Я сказал:

- Вот уж страх - не христианское чувство!

Князь:

- Наоборот, именно христианское, и в библии всё время говорится о страхе Божьем.

Я:

- Но это совсем другого рода страх, это не страх перед случайностями, а страх не оказаться образом и подобием Божьим.

Князь:

- Наоборот, самый реальный страх перед вечным наказанием.

Тут Сувчинский, объясняя страхи Стравинского, выпалил невероятную вещь:

- Да, да, страх быть избранным божеством, страх оттого, что на твоей шкуре свыше выбивают дробь, как на барабане.

Я:

- У вас понятие о Боге ветхозаветное, а не новозаветное.

И вдруг мне стало стыдно, что мы спорим о Боге, кончая вторую бутылку вина, поэтому я постарался не поддерживать этого разговора и он скоро перешёл на другие темы.

Спал неважно, вчера выпил много кофе, хотя сайентисту стыдно поддаваться этому выражению. Кроме того, в St.Palais так тихо, что здесь раздражали всякие отдельные шумы. Встали рано и без четверти девять выехали обратно в St.Palais. Мирского Сувчинский уговорил поехать с нами. Но ночью шёл дождь и, хотя сейчас было солнечно, дорога была мокрой и скользкой, и приходилось ехать вдвое медленней. После Rochefort мы взяли другой путь, чем вчера, ближе к берегу, и по очень извилистой дороге приехали в Marennes, откуда на пароме переехали через рукав в Tremblade (очень занятно для автомобилиста). В Tremblade ели устрицы и в двенадцать были дома. Сувчинский, сидевший сзади, вдруг громко крякнул: оказалось, его подбросило на ухабе, и он ударился лбом в потолок автомобиля. Шишка была огромная. У автомобиля лопнула даже подкладка там, где Сувчинский ударился. Дома всё благополучно, и я сейчас же сел за «Игрока», проработав до пяти часов. В семь пришли Сувчинские и Мирский обедать. Я привёз из Tremblade ящик устриц (десять дюжин) и теперь мы почти всех их съели. Вечер прошёл очень приятно. Я играл 5-ю Сонату, которую Сувчинский слушал с увлечением.

Тяжёлая голова. Не слишком ли часто? «Игроком» не занимался, много гулял и продиктовал три письма. Голова не разболелась, а к вечеру и вовсе прошла.

Догонял дневник и читал Christian Science.

Последние три дня «Игрок» шёл замедленным темпом. Сегодня засел почти на целый день и сделал хороший прыжок. Неожиданно зашли Сувчинские. Этой ночью кто-то ходил вокруг их дачи и трогал замок, кроме того, становится холодно и темно, поэтому сегодня они переезжают в Роян, а послезавтра в Париж. Сувчинский ругал название «Стальной скок» и советовал назвать балет «Двадцатый год». Мне такое название нравится, но не слишком ли теперь поздно? Когда они ушли, я сейчас же снова сел за «Игрока», а Пташка пошла их провожать, после чего Сувчинский провожал её обратно, много разговаривал, хвалил её, хвалил улучшение моего характера, вообще был красноречив и мил.

Из Москвы опять деньги: пятьсот тринадцать долларов, вероятно, от Музсектора. Молодцы, платят до срока.

Очень успешно работал над «Игроком». Вообще давно у меня не шла работа так гладко и легко. Днём вновь появились уехавшие вчера Сувчинские. Им скучно в Рояне и они пришли пешком сюда. Отвезли их в автомобиле обратно и покатали до Saujon. Вечером Ольга Владиславовна сказала: «Отчего бы вам не остаться месяц-два в Royan, если нет специальных дел в Париже, а в Royan можно найти квартиру очень дёшево». Так как наша квартира на Frémiet будет уступлена нам неизвестно на какой срок, может всего на месяц, то я имел неосторожность поддержать это предложение. Пташка ударилась не более не менее как в слёзы, говоря, что она не ожидала, что всё кончится жизнью в провинциальном городке, и прочие глупости. Словом, вечер был испорчен, и партию Алёхин - Капабланка, выигранную Алёхиным, я рассматривал самостоятельно (а то Пташка стала интересоваться шахматами). А партия очень интересная. Ясная.