Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Холод собачий, по Цельсию -28°. Учил концерт Римского-Корсакова и разыгрывал пьесы Скрябина. Вечером были гости, милые и культурные канадцы.

Завтра придётся отправиться в Нью-Йорк, ибо в понедельник выступление с 1 Duo Art, а вечером клуб «Богемцев» мне делает приём по случаю первого исполнения «Увертюры на еврейские темы». День будет оставлен для Linette, а вечером, после приёма, уеду из заражённого Нью-Йорка в Буффало на концерт. Кстати, и в Монреале кое-какие случаи «флу» объявились.

Днём концерт Cortot, короля французских пианистов, как здесь объявлено. Он играл Двенадцать прелюдий Дебюсси. Многие чрезвычайно милы и элегантны, но многие водянисты, ах как водянисты! В восемь часов вечера, провожаемый супругами Fortiers, которые очень меня полюбили, я отправился в Нью-Йорк, уверенный, что из чистого воздуха погружаюсь в раствор бактерий. Впрочем, я сделал следующее вычисление: в день умирает двести с небольшим человек, т.е. 1/30.000 населения. Следовательно, я, пробывший один день (а я пробуду только один) имею один шанс на тридцать тысяч быть до смерти слопанным микробами, что, следовательно, мало вероятно.

В девять часов утра Нью-Йорк, такой же как всегда, благоустроенный и оживлённый. И очень тёплый по сравнению с Монреалем. Едва я успел привести себя в порядок, как пришлось отправиться в Aeolian Hall, где в полдень концерт Duo Art, демонстрирующий их инструмент и артиста, игравшего на нём. Я сыграл несколько пьес, а затем «Прелюд» Рахманинова на концертном рояле, имевшем механику Duo Art'a. Когда же публика (которая принимала меня очень горячо) устроила мне овацию, то я вместо bis'a пустил в ход механизм, где уже был вставлен тот же «Прелюд», наигранный мной прошедшей весной, - и рояль повторил тот же Прелюд», причём я сидел у клавиатуры со сложенными руками. Ничего, очень недурно, хотя всё же, конечно, не то. Публика была очень довольна, что же до меня, то я получаю за это двести пятьдесят долларов. Не Бог весть сколько, но всё деньги.

В пять часов пришла ко мне Linette. Ужасно радостная встреча и нежная любовь. Однако в семь часов всё это надо было кончить, пообедать, расстаться, уложить чемодан, одеть фрак и с неким Фонарёвым отправиться в Bohemian Club, клуб музыкантов, который делал мне приём по случаю первого исполнения моей «Увертюры на еврейские темы». Собрание было закрытое, одни члены, человек восемьдесят. При моём выходе - овация.

Затем наше «Зимро» исполнило квинтет с кларнетом Брамса, серьёзный и скучный, вариации Гнесина, такие же, и мою «Увертюру». «Увертюра» звучала чрезвычайно приятно, чуть-чуть иногда крикливо (к сведению будущих исполнителей: кларнету не кричать и не стучать роялью), но после предыдущей мертвечины, хотя и доброкачественной, так живо и свежо, что аудитория воскресла и устроила мне громогласную овацию. «Увертюра» была повторена, затем я сыграл сверх программы 3-ю Сонату.

Тут же я познакомился с пианистом Моисеевичем, который много и успешно играл в Англии. Он говорил, что у меня в Англии большое имя и советовал поехать туда. Я и так собираюсь и мне приятно это слышать, так сказать, навстречу. В половине двенадцатого вечера я во фраке выехал в Буффало.

В одиннадцать часов дня Буффало, город Буйвола. Большой, грязный и скучный для глаза.

Тепло, серый снег тает. Отель хороший, но ни в одной газете нет объявления о сегодняшнем концерте. Так как я не знал названия зала, в котором играю, а в телефонной книжке не мог найти фамилию здешнего менеджера, то очутился в дурацком положении. Отложив на завтра поездку на Ниагару, до которой здесь час езды в поезде или трамвае, я пошёл ходить по улицам в надежде найти на стене афишу о себе. Вместо этого я набрёл как раз на музыкальный магазин, где продавались билеты на мой концерт, и таким образом дело было улажено.

Концерт состоялся вечером в огромном зале на четыре тысячи человек, и довольно недурно наполненном, но менеджер раздал пропасть дешёвых билетов учебным заведениям, поэтому аудитория состояла почти сплошь из молодёжи, которая, слушая новые для себя вещи и нового пианиста, и, по-видимому, многого из того, что я играл, не понимая, - не знала, что ей делать, - аплодировать или нет. Поэтому у меня впечатление было, что приняли сдержанно, хотя успех в конце концов порядочный, а после «Прелюда» Рахманинова и «Наваждения» - bis'ы. Занимал меня так же вопрос, заплатит мне менеджер или нет, ибо Haensel предупредил, что он имеет привычку иногда недодавать, а потому я не должен начинать концерта, не получив всех трёхсот долларов. Однако перед началом он принёс двести, после конца ещё двадцать пять (серебром!), а остальные пообещал завтра.

В артистическую прибежали приветствовать с десяток лицеисток, почти все в очках, и я должен был писать им фамилию на программах.

Утром обдумывал либретто третьего акта, и кое-что написал.

Менеджер принёс ещё двадцать пять долларов и расписку на остальные пятьдесят, которые отдаст завтра или пришлёт. Говорят, что сбор был всего двести тридцать, но критики, сравнивая с французским пианистом Cortot, знаменитостью, игравшем в другом зале одновременно со мною, писали в мою пользу.

Так как инфлюэнция в Нью-Йорке, спустившаяся было ниже трёх тысяч, снова прыгнула вверх, то я решил застрять на день на Ниагаре, взял чемодан и в трамвае приехал туда. Отвергнув предложения гидов, которые, вероятно, назойливо рассказывали бы о количестве кубических футов падающей воды, я решил осмотреть водопад самостоятельно и первым делом достал план местности. Но погода была ветреной и очень холодной, а потому я взял закрытый автомобиль, который и возил меня два часа по самым важным местам. Когда мы подъехали сбоку к водопаду, то картина открылась самая фантастическая, и я сразу никак не мог ориентироваться, ибо Ниагара была вся завалена грудами снега, целыми горами замёрзшей пены и шероховатыми ледяными полями, до падения и после него. А среди всего этого царства холода бурлила и кипела вода, то скрываясь в замёрзшие пучины, то вырываясь из под льда. Мы объехали оба водопада, канадский и американский, со всех сторон и я спускался вниз. Картины интересные, местами величественные, местами просто живописные. Фабрики коптят небо, но относительно жмутся в стороне. Самое интересное, говорят - проходить под водопадом, но в зимнее время — это недоступно из-за льдов: по бокам вода совсем остановилась в падении, замёрзнув в виде огромных сосулек, как обледенелые усы у извозчика.

Продрогший, я вернулся домой. Пробовал продолжить третий акт, но не клеилось. Настроение несколько нервное - вспомнилась мама, злила инфлюэнция, не радовала Чикагская опера. Поэтому я решил убить вечер кинематографом. Это хорошие капли для нервов.