Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Настроение лучше и погода теплей. Я бродил пешком вокруг Ниагары, оглядывая её со всех сторон. Потом долго ездил в трамвае, специально проложенном по берегу потока, ниже падения.

Работал над третьим актом, либретто. А вечером отправился в Нью-Йорк.

Из-за небывалых снежных заносов поезд опоздал на двенадцать часов и вместо восьми часов утра пришёл в Нью-Йорк в восемь часов вечера.

Утро пропало, потому что до двенадцати часов дня сидели без вагона-ресторана голодными, а затем работал над либретто и сделал много: кончил третий акт и привёл в порядок и написал первый.

В Нью-Йорке нашёл телеграмму из Константинополя, что виза для мамы получена и сообщена ей через Британского консула. Но это ничего не даёт мне нового. Мне надо знать, получила ли она чек и где она: в Ростове ли, под большевиками, или в Новороссийске, вне их.

Gatti-Casazza назначил мне аудиенцию на понедельник, в пять часов. Очень интересно, что из этого выйдет.

Завтракал у Ингермана, который мазал мне заболевшее горло. Шиндлер показывал мне программу испанского пианиста Виньеса, который два года назад играл в Мадриде мои «Сарказмы», дав при программе четыре страницы комментариев обо мне и «Сарказмах». Там же сказано, что перед тем он играл их в Париже, где они произвели сенсацию. Это меня очень заинтересовало и обрадовало: я не знал, что меня уже играли в этих двух столицах.

В четыре часа ко мне пришла Linette и пробыла до девяти. Сегодня она была какая-то взволнованная и тревожная, но потом развеселилась и не хотела уходить.

Учил концерт Римского-Корсакова, который идёт, но мешал палец (новый), который я обрезал, как полагается пианисту, перед концертом.

Артур Рубинштейн побывал в Европе и теперь, вернувшись в Америку для концерта, весь из новой музыки, между прочим - 2-я Соната Шимановского. Есть интересные моменты в вариациях, но целое - вспомнились слова Римского-Корсакова (сына), что это прилагательное, а не существительное.

После концерта большой чай у Liebman.

Познакомился с Гофманом, который чрезвычайно мил и мягок и очень недурно говорит по-русски. Играл в бридж с Боданским, который ныне очень важен среди нью-йоркских дирижёров. Он до сих пор ненавидел мою музыку, но сегодня был почему-то крайне любезен, расхваливал мою игру в бридж и очень заинтересовался, узнав, что я написал оперу на Достоевского, которого он обожает. Некоторые из Клуба Богемцев подходили ко мне и извинялись, говоря, что они прежде ругали мои сочинения, а теперь, после такой хорошей увертюры, исполненной в их клубе, они видят, что я совсем не то, что они думали.

Сколь часто мне придётся встречать людей, которые будут искренне возмущаться моей музыкой, всячески пресекать моё развитие, и затем, наделав мне всяких гадостей, открывать, что я хороший композитор, и приходить ко мне с ясным взором, невинно извиняясь, что они до сих пор стреляли в меня!

Чувствовал себя кислым и нездоровым, хотя температура нормальная.

Обедал с Рубинштейном. Он говорит, что в Париже и Лондоне артистическая жизнь бьёт ключом: совсем иные люди, иные взгляды. Конечно, там нельзя делать таких денег, как здесь, но всё же он рвётся вон из Америки.

О да, в половине апреля я поеду в Лондон.

Вчера Linette была со мною у Либман и, пока я играл в бридж, пользовалась большим успехом и за нею много ухаживали до Боданского и Гофмана включительно.

В пять часов меня принял Gatti-Casazza и спросил, что я хочу. Я ответил, что имею три оперы, что, быть может, это будет интересно для него. Гатти высказался, что о «Трёх апельсинах» ему говорить неудобно, так как они связаны с Чикагской оперой, что же до «Огненного ангела», то не в его правилах принимать то, что ему неизвестно, а между тем музыка ещё не написана, либретто же одного мало. «Я совсем не хочу тому верить, - прибавил он, - но говорят, что когда Чикагская опера взяла у вас ненаписанную вещь, то вы написали такую, что теперь нельзя её исполнить». Я ответил: но если я вас ознакомлю как раз с этими «Тремя апельсинами» и затем с сюжетом «Огненного ангела», то вы можете иметь представление, что я могу написать на этот сюжет. Гатти охотно согласился и обещал дать мне более длинную аудиенцию после девятнадцатого, после того, как они развяжутся с «Парсифалем».

Завтракал с Моисеевичем, который познакомил меня со своим английским manager'oм Ibbs'oм, который взялся войти в контакт с лондонскими симфоническими учреждениями (которых два: Coates и Woods) для моего приезда в мае.

Вечером была Linette.

Всё ещё кисну, хотя температура нормальная.

Учил «Сказку» Ор.8 Метнера, которую я знавал и любил уже давно в Петрограде. Начал учить наизусть и, к удивлению, легко запомнил её всю. Конечно, я знал её раньше, но всё же музыкальная память моя, тренируемая концертами, несомненно развивается.

Вечером концерт в Carnegie с Филармоническим оркестром (общедоступный, и для меня бесплатный). Играл Концерт Римского-Корсакова, который чуть ли не первый раз даётся в Нью-Йорке. К удивлению, и Странский, с которым была лишь одна крохотная репетиция, и я, который приготовил его в две недели, были молодцами и Концерт имел большой успех: меня вызывали пять раз, но бисировать симфоническом концерте не полагалось.

Позвонил Blanche, которой не звонил с декабря, что есть безусловное свинство с моей стороны, так как она очень милая девушка, но не застал её дома.

Немного сочинял «Огненного ангела» и играл Метнера. Старался не выходить, такк как чувствовал себя изломанным и кислым. Однако вечером пошёл сыграть в бридж, за что и был раздет на тридцать два доллара.

Сегодня с большим трудом отрыл у Ширмера 2-ю Сонату Мясковского, ту, которую я безуспешно добивался два года. Страшно был рад, будто встретил самого Мяскунчика. Я её непременно выучу и буду играть, здесь ли или в Лондоне.

Вернувшись домой, нашёл записку, что звонила Miss Adler. Стелла? Неужели вернулась? Стелла, молчавшая шесть месяцев, снова здесь и звонит мне. Впечатление было самое сложное. И мне было страшно, что она своим появлением разрушит мои столь милые отношения с Linette. Надо быть благоразумным, надо беречь Linette, а что такое Стелла и как она ко мне относится - всё же остаётся загадкой.

Соната Мясковского сложна и трудна чрезвычайно. И хотя я, обрадованный успехом со «Сказкой» Метнера, решил учить её сразу наизусть, но это оказалось совсем не так просто.

В двенадцать часов позвонила Стелла, и мне было ужасно приятно услышать её голос. Я был мил, но сдержан: я не знаю, что она делала шесть месяцев и почему ни слова не написала. И потом я помню о Linette. В половине второго мы с нею встретились. Я принёс ей розы и это, кажется, больше всего её обрадовало. Мы провели два часа и у обоих были, вероятно, похожие чувства: и радость, и недоверие: что мы делали эти шесть месяцев? Я был немного сдержанней, чем Стелла. По- моему она осталась такой же. И я, по её мнению, не изменился. Она сказала, что так много слыхала обо мне в Лондоне и что хотела бы учиться у меня роялю. Я ответил, что она может прийти ко мне на урок в понедельник в полтретьего. После этого я проводил её домой, и она обещала принести мне Баха. Через час после этого я встретил Linette. Linette была так проста и влюблена, что вскоре тень Стеллы покинула нас, и вечер прошёл нежно и безмятежно.