Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Сочинял, но не очень много.

Упоминал вчерашнюю пьесу. Мне казалось, что Стелла, вероятно, была обижено, что я не досмотрел её дебюта и не обедал с нею и её отцом. Я был даже доволен этим: за её лондонские похождения во мне сидит червяк против неё.

Днём корректура рекордов, дантист, а вечером бридж.

Возился с подоходным налогом. Пришлось показать все доходы. Зато не простил им ни одного профессионального расхода. Пришлось заплатить сто сорок долларов. Я думал, будет больше. Зато устал вдребезги.

От Мmе Самойленко телеграмма из Парижа, что мама прибыла в Константинополь без денег и ей какой-то Яковлев послал тысячу франков. Ура, теперь всё в порядке! И даже отсутствие денег, я думаю, основано на недоразумении, так как Ильяшенко знает о приезде мамы и держит для неё чек.

Вечером отправился к Стелле, чтобы загладить моё отсутствие после спектакля, это первый раз, что я у неё. Весной она много раз звала меня, но я всегда отказывался. Сегодня я нашёл её одну, очень мило выглядевшую. Вся семья уехала в театр. Но я был страшно утомлён вычислениями подоходного налога, а затем она меня рассердила, сообщив, что, кажется, летом она уедет в Европу, в Лондон, Париж и Вену, и что её это очень увлекает. Я сделался сух и скучен. Стелла пыталась быть любезной, но скоро израсходовала свой запас. Пробыв у неё час, я стал прощаться. Стелла удивилась и кажется обиделась.

Вообще вечер вышел до крайности глупым и наши отношения попали в какую- то идиотскую колею. Идя домой, я ломал себе голову и не мог понять ни самого себя, ни куда всё это идёт. А потерять Стеллу было бы жалко.

Но не потеряна ли она уже?

Спал не особенно хорошо. Утром побаливала голова и потому не сочинял. А в четыре часа пришла Linette и вчерашние капризы исчезли, как за горизонтом. Я вращаюсь между Стеллой и Linette, как земной шар между месяцем и солнцем. В семь часов я расстался с Linette и отправился на большой обед, данный Либман для одних джентльменов. Обед оказался преинтересным. Было довольно много знаменитостей, были рукописи Вагнера, Листа, Гёте, Гейне, обманом вывезенные из Германии, было вино и был серьёзный бридж. Был также конкурс, кто скажет самую блестящую глупость. Пятнадцать минут на обдумывание, запечатанный конверт и номер вместо подписи. Призов три: изящная золотая спичечница, отличный чемодан и почему-то зонтик со слоновой ручкой. Мне очень захотелося выиграть чемодан, но после вина, среди общего шума, в пятнадцать минут и на заказ ничего нельзя было выдумать. Однако понемногу я заставил себя сосредоточиться, мелькали кое-какие идейки, я сделал набросок по-русски, а потом написал по-французски: «Un esprit brillant et clair reflete dans une sottise ressemble a un beau diamant que l'eau noir des egouts reflete comme un precieux diamant noir» [38] Блестящее и светлое сознание, отражённое в глупости, похоже на прекрасный бриллиант, который чёрная вода сточной канавы отражает, как драгоценный чёрный бриллиант (фр.) . Написав это, я нашёл, что вышло совсем неплохо, и стал надеяться на приз. Так и случилось, и когда выкрикнули мой номер, я почувствовал себя чрезвычайно гордым и умным. Но дальше последовало разочарование: я получил только третий приз и потому мне вручили зонтик. Чёрт знает, что такое. Первые два приза присудили за какую-то неприличную ерунду. Но они правы: ведь требовалась с умом сказанная глупость, а я пытался сказать умную вещь о глупости.

Очень смешно: я проснулся в отличном расположении духа из-за вчерашнего приза. А всё-таки: писали и Гофман, и Бауэр, и Боданский, и Больм - и никто ничего не получил.

Сочинял. Но утром зашибло и не шло. Однако вечером талант вернулся и даже замаячил конец акта.

Не сочинял.

Ездил в банк, переводил тысячу франков в Париж. Завтракал с Linette.

Сегодня работал хорошо и почти кончил первый акт, осталось несколько тактов. Сыграл от начала до конца - тридцать пять минут! - и тут я только понял, почему я так долго писал этот акт: он чуть ли не равняется двум из «Трёх апельсинов».

Письмо от Сони Бришан, моей троюродной кузины, недавно приехавшей с мужем, бельгийцем, из южной России в Брюссель. Она видела маму два месяца назад и говорит, мама выглядит очень плохо. Это меня волнует, хотя мама ходила с палкой ещё когда я покидал её, а о её плохом зрении я знаю из её сентябрьского письма. Мой двоюродный брат Андрей Раевский заболел сыпным тифом. Ужасная штука.

Кончил первый акт, последние двадцать тактов очень хороши.

Днём была Linette, а потом мы с ней пошли на выступление «Ballet Intime» Больма.

Хотел было начать второй акт, но не было бумаги. Ходил за бумагой, а потом учил сонату Мясковского и другие вещи. Сочинение второго акта пока отложено.

Соне телеграфировал, чтобы она постаралась выписать маму в Брюссель.

В шесть часов опять пришла Linette и вечером опять вместе отправились в концерт Скляревского. Скляревский играл добросовестно и непримечательно, как я и думал. После концерта были в студии у Дерюжинского, который на этот раз не очень много говорил о себе, был мил и ухаживал за Linette.

Письмо от Нины Кошиц из Батума, стихийное и мятущееся. Она в отчаянии, измучилась и стремится в Америку. Письмо произвело на меня сильное впечатление, и я сейчас же пошёл разговаривать с Haensel'eм, стараясь устроить ей приезд в Америку. Странно, я думал, что я встречусь с ней холодно, а между тем достаточно такого письма, чтобы оно заразило своею кипучестью: так много разбрызгивает её вокруг себя Кошиц, что даже на бумаге за десятки тысяч вёрст она не умирает. Но всё же мои отношения к Кошиц как к женщине не пойдут дальше, чем они были в Москве.

Вечером сидел дома и писал письма. Заходил Скляревский, расстроенный, и спрашивал советов. Но он намерен дать второй recital.

Получил французскую визу, легко, в пять минут, по рекомендации русского консула. А из английского консульства ни ответа, ни привета.

Кому письмо Нины Кошиц не даст покоя, так это Рахманинову, а особенно его супруге.

Сегодня была кислая голова и потому не сочинял, зато довольно много играл на рояле. Гулял в парке. Там тает снег, но трава ещё не зеленеет.

На сегодня газеты предсказали первый весенний день. Так оно и случилось: в день весеннего равноденствия - солнце, теплота, и даже сквозь бензиновые пары Нью-Йорка можно было уловить весенние запахи. Я позвонил Linette, которая очень обрадовалась поехать загород, и мы весело отправились в Hastings on Hudson. А потом Linette была у меня и только в одиннадцать часов вечера я отвёз её домой.

Утром, до поездки, всё же успел поработать. Начал второй акт, до появления Купца. Спокойно-мистическое начало его не совсем в соответствии с сегодняшней смеющейся погодой.