Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Сцена с Купцом.

Bohemians очень заинтересованы теперь и мной, и моей увертюрой, и будут её играть 3 апреля на большом обеде в Билтмор. Я доволен, так как там бывают все музыканты. Слава Богу, хоть наконец паршивые Богемцы догадались в меня уверовать.

Вечером был на репетиции испанского хора. Очень интересно. А что – написать сонату для хора без слов? Особенно если много стаккато и вообще, если хорошо инструментовать голосовую звучность.

Руководитель хора предложил послать в Мадрид телеграмму с тем, чтобы меня на май пригласили на несколько концертов. Что же, я с удовольствием заехал бы в Испанию. Испания, говорят, расцветающая в музыкальном отношении страна, и те музыканты, которые побывали в ней, в восторге.

Появление Учеников. Что-то вроде немецкой песенки, хотя не обязательно, чтобы она была немецкой, так как по Брюсову часть учеников - итальянцы, и другие - южане.

А от Гатти, от подлеца, ни полслова. Я предчувствую, что дело кончится так: Гатти протянет ещё недели три, а потом объявит, что, к сожалению, репертуар уже сделан.

Вечером был у Наташи Войновой, племянницы Метнера, которая таяла, когда я играл ей «Сказки» дядюшки, но и делала строгие внушения, когда я что-нибудь исполнял не так, как он.

Писал ссору с Учениками.

В первый раз удалось сыграть всю сонату Мясковского наизусть.

Завтрак с Linette.

Обедал у Mrs. J.Thomas, у той, которая хочет устроить мне концерт. Концерт назначили на восьмое апреля. Я доволен: если уже и шестьсот-семьсот долларов, то и то приятный хлеб: денег у меня мало, на летние заработки рассчитывать нечего, на Гатти тоже, а между тем едет мама и я сам еду в Европу.

Кончил ссору Рупрехта с Учениками.

Linette была у меня, а потом мы с нею отправились на концерт Фулейхана, молодого сирийского пианиста и композитора. У него, несомненно, есть талант, но он так лупит по клавишам, что нельзя слушать. В сочинениях яркие проблески Востока, смешанные со всяким модернистским балластом вчерашнего дня. После концерта с Linette были в студии у Дерюжинского, который был очень мил и предлагал мне перейти на «ты».

Письмо от Vera и Сталя - двенадцать страниц, из Рио. Оба захлёбываются дивной страной, едут в Париж и в июле возвращаются в Рио. Советуют и мне приехать к тому времени. Концертных гарантий нет, но масса шансов на успех и деньги. Меня всегда бешено тянет при таких зовах, но, вероятно, удастся поехать не в это лето, а в будущее, теперь же - Европа, нет денег на риск, едет мама и может приедет в Европу Linette.

Сочинение сегодня не ползло и вообще настроение было вялое. Однако перед вечером мне удалось гармонизировать две русские песни для какого-то сборника и они вышли так хорошо, что я совсем развеселился.

В это воскресенье, как и в прошлое, солнце и тепло.

С Linette отправились загород, на Staten Island, в другую сторону от того места, где жили Стали. Гуляли по берегу моря, было тепло, но природа ещё «сквозь сон встречает утро года». А затем Linette приехала ко мне и день закончился самыми милыми нежностями.

Наконец звонок от секретаря Гатти и назначение свидания на четверг. Очень приятно, и хорошо, что я не напомнил о себе. По-моему, всё это свидание – чистая формальность и вопрос о постановке уже решён: если Кан сказал Гатти: «Пожалуйста, послушайте оперу Прокофьева, понравится она вам или нет», - тогда опера, конечно, не понравится, если же Кан сказал: «Пожалуйста, послушайте оперу Прокофьева, я хотел бы, чтобы вы её поставили», - тогда хочешь не хочешь, а оперу надо ставить.

Сочинял «Огненного ангела» и повторял «Три апельсина» для исполнения для Гатти. Выбрал для него «Комнату у ипохондрического Принца».

Утром проигрывал мои оперы, в том числе «Игрока».

Несомненно, «Игрок» должен быть подвергнут основательной переделке: много ненужных шероховатостей и неудобств в голосовой партии. Затем я уложил в чемодан «Игрока», «Огненного ангела» и «Три апельсина» (партитуры и клавир) и поехал к Гатти. По-моему, очень импозантно: композитор принесёт чемодан опер.

Гатти устроил настоящее слушание: он и шесть дирижёров, но, в сущности, это была лишь бутафория: решали Гатти и Боданский, а остальные сидели смирно. Я сыграл сцену у Принца, предварительно рассказав содержание, а затем выдержки из первого акта «Огненного ангела». Впечатление, по-моему, было неблагоприятное. Гатти находил, что очень трудно и голосу не к чему прицепиться. Если бы это была одноактная опера, они могли бы рискнуть, но пять актов... В конце концов Гатти сказал, что я, конечно, понимаю, что они в такой серьёзной вещи не могут дать сразу ответа. Но это равносильно отказу. Досадно и за себя, и за Метрополитэн, что хорошее учреждение не может поставить настоящую оперу и задыхается от всякой дряни. Для меня это большая неприятность и чувствительный финансовый кpax, поэтому очень приятно было вечером выиграть шестьдесят один доллар в бридж.

Впоследствии я узнал, что только французский дирижёр Albert Wolff защищал меня, за что Гатти назвал его анархистом.

Утром продолжал сочинять «Огненного ангела» - Агриппину. Пускай «Огненный ангел» не принят, но это не резон бросать сочинение хорошей оперы.

Настроение так себе. А между тем на улице солнце и весна!

Обед у Bohemians в честь Бауэра в Билтморе очень парадный. Я и Linette. которую я пригласил в качестве моей дамы - за почётным столом, чем Linette вначале крайне смущалась.

Моя «Увертюра» и «Скерцо для фаготов» звучали несколько слабо, так как зал был большой и с очень плохой акустикой. Успех, и я раскланивался, но я думал, что успех будет гораздо больше. Чернявский рассказывает, что они играли её двадцать второго марта в Чикаго и успех был чрезвычайный.

Американская Пасха и наше Вербное воскресенье, но погода пасмурная и дождь. Поэтому поездка загород с Linette, как в два прошлых воскресенья, не состоялась. Я занимался, сочинял и ел пасху у Войновых.

Приехал Ильяшенко из Константинополя, и я с ним обедал. Он мамы не видел и уехал раньше, чем она прибыла в Константинополь, но поговорил обо мне в нашем посольстве, оставил чек на сорок фунтов и узнал, что посольство имеет другой чек. Однако не выяснил, дубликат ли это того же чека, что был у Ильяшенко или знаменитый стофунтовый чек, посланный через Британскую военную миссию.

Рассказывает ужасные вещи и на мой взгляд, самое страшное - это сыпной тиф: враг, который действует из-за угла и у которого нет ни идей, ни сострадания.