Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Ветрено, холодно, дождь и качка. Утром чувствовал себя хорошо, но англичанин повёл в курилку играть в шахматы и после этого начало немного мутить. Поэтому остальную часть дня я провёл в кресле на палубе, завернувшись в плед, в пальто и тёплый шарф. Более благоразумные вытащили длинные автомобильные шубы. Обедать не спускался, а так как на этом паршивом пароходе на палубу не подают, то ходил в столовую, набирал еды на тарелку и съедал на палубе в моём кресле.

Погода прояснилась и качка унялась. Океан тёмно-синий, переливая серебром от солнечных лучей, но не такой синий, как Великий. Выиграл у англичанина шесть партий из шести. Догонял дневник, а завтра можно будет поработать над либретто «Огненного ангела».

За обеденный стол вползла калифорнийская семья, лежавшая во время качки. Они оказались моими поклонниками и относятся ко мне почти восторженно. Я просил не особенно распространяться обо мне, а то публика привяжется, чтобы играл.

Океан хуже, но не плох. Обедаю в столовой, но «Огненного ангела» отложил, как-то нет угла для работы: каюта - дрянь, а на палубе дует.

Сосед опять жёг электричество до первого часа ночи. Я вступил с ним в переговоры, но хитрый старик прикинулся глухим.

Он носит английскую военную форму и я, судя по возрасту, думал, что он генерал, но он только капитан, и то южноафриканский, колониальный.

Порядочно качало и были случаи, когда волны оплёскивали палубу на носу, но публика привыкла и я тоже. Однако всё же временами чувствовалось неудобство в пищеводе и я предпочитал сидеть на палубе в chaise-longue, отказавшись от предложенного бриджа.

Вечером капитан зажёг электричество и, лёжа в своей койке, принялся читать. Так как штепсель находился около меня, то я, не говоря ни слова, потушил огонь. Капитан сначала ничего не сообразил, а потом страшно рассердился и стал требовать, чтобы я зажёг электричество. На этот раз я притворился глухим. Но капитан соскочил с койки и вцепился мне в руку, требуя, чтобы я зажёг (не он, видите ли, а я). По правде сказать, я не ожидал такой атаки и был несколько смущён, так как, конечно, не мог начинать драки с шестидесятилетним стариком. Поэтому я ещё три раза переспросил, что он хочет, и наконец поняв, зажёг огонь. Капитан влез на свою верхнюю полку, а я ему прочёл небольшую лекцию о злоупотребления покоем соседей. Капитан поупорствовал некоторое время, но вскоре погасил огонь и мир водворился.

Шахматный турнир, о котором говорили уже три дня, наконец начался в составе шести человек. Так как обо мне уже составилась слава как о чемпионе, то вокруг моего стола всё время стояли зрители. Я играл внимательно и выиграл подряд четыре партии. Турнир и отдых от игры в сущности заняли весь день.

Море было спокойное и день тёплый и солнечный. Спать я пошёл уже когда капитан заснул и потому инцидентов не было. Господин, с которым я всё время говорил то по-французски, то по-английски, оказался русским бароном, кажется, Шелкинг. «А вы, вероятно, офицер?» - спросил он. Я ограничился отрицанием.

Море почти спокойное и на небольшую качку никто не обращает внимания. День проходит под флагом шахматного турнира. Я работаю в турнире исправно и выиграл ещё четыре партии, обеспечив первый приз. Барон Шелкинг представлял меня своей баронессе, отрекомендовав меня шахматным чемпионом, и среди разговора справился, не сын ли я известного композитора Прокофьева. Когда я оказался им самим, то барон очень обрадовался, сказал, что он мой большой поклонник, имеет мои сочинения и чуть ли не играл их на благотворительном концерте на пароходе по дороге из Японии. Сегодня на нашем пароходе тоже устроили благотворительный концерт и дамы-патронессы опросили, кажется, всех пассажиров, не умеют ли они чего-нибудь на чём-нибудь делать, за исключением двух единственных артистов на пароходе, меня и декламатора, датчанина, подошедшего ко мне в первый день, - чему мы были несказанно рады. Публика оделась во фраки и смокинги и пошла на концерт (нечто ужасающее), а я, барон, один француз и один американец играли в бридж до часу. Когда я вернулся в каюту, то мой капитан, страдающий старческой бессонницей, всё ещё читал. Однако вёл себя прилично и едва я разделся и лёг, как он погасил огонь.

Две последние партии турнира - и я взял первый приз, выиграв все десять. Второй приз получил Феррарис, австриец. + 8, (все шесть человек внесли по три доллара, первый приз - 75%, второй - 25%). Если бы этот турнир был на русском пароходе, никто не обратил бы внимания, но англичане и американцы - спортсмены, и потому перед таблицей результатов, которая была вывешена на стене, всё время стояли пассажиры, которые обсуждали результаты, а за моей спиной я часто слышал: «Это шахматный чемпион».

Остальное время играл в бридж в той же компании, которая играет очень хорошо. Работать на этом пароходе невозможно, нет ни одного спокойного угла. Да и настроения нет. Завтра после полудня, говорят, причалим к Шербургу. Погода холоднее - мы ушли из Гольфстрима.

Сильный южный ветер, но не качает. Удивительно, как часто ветер и качка не совпадают.

С утра уселись в бридж, а когда в полдень я вышел на палубу, то увидел несколько парусных шхун, а вдали, по северной стороне, гористый берег: это была юго-западная оконечность Англии, Scilly Islands. Острова скоро исчезли, а затем сменились самой Англией, узкая, серая полоска которой виднелась на горизонте. Странно, я думал мы сначала увидим Францию, но пароход вступил в Ламанш по его северной стороне.

День прошёл в мирном бридже, причём мои партнёры отобрали у меня всё, что я старательно выиграл в предыдущие дни. Пароход двигался медленно, так как не стоило торопиться к ночи в Шербург. Часов в одиннадцать вечера показался и французский берег и несколько маяков. И странно было приезжать во Францию с запада, а не с востока. Завтра я буду в Париже и замкну круг вокруг земного шара.

Спал всего два часа и с рассветом был на ногах. Пароход стоял на якоре и картина была очаровательна: море, берег и стоящая в порту эскадра были залиты предрассветным синеватым светом, из которого выступали ярко-зелёные холмы. Запах был свежий и ароматный, и он особенно дорог, когда после долгого океана приближаешься к земле. Около нашего парохода уже стоял французский тендер и французские власти уже проверяли паспорта. «Почему у вас в паспорте написано, что вы едете в Россию?» - спросили меня. Я ответил, что такова форма, но что я в Россию не еду. Чиновник переписал весь паспорт, взял мой парижский адрес и отпустил с миром. В таможне нас не тревожили и мы попали в поезд. Но так как поезд отходил только через два часа, то я пошёл гулять по городу и ужасно наслаждался старинными постройками, французской речью, любезным обращением, которого и в помине нет в Америке, и вообще переменой людей и обычаев. У Америки два преимущества: народ там здоровее и все чистоплотнее. Но насколько всё здесь милее и поэтичнее! Поезд - удобный, но грязный - довольно бодро повёз нас по Франции, которая казалась сплошным зеленеющим и цветущим садом. После ровных и скучных полей Америки глаз не мог оторваться от цветущих ландшафтов уютной Франции. В восемь часов вечера замаячила Эйфелева башня, которую я в своё время приветствовал рассказом, а затем мы выгрузились на Gare St.Lazare. Все отели, и большие, и маленькие, вокруг станции набиты битком. Между тем, в десять часов всё закрывалось и этак можно было остаться на тротуаре. Поэтому я и ещё один еврей, неся на себе чемоданы, попали в какие-то ужасные меблирашки за восемь франков (т.е. за американский полтинник) и решили заночевать. Я звонил Самойленко и Сталю, но не мог их добиться. Тогда я прогулялся до Елисейских Полей, причём Париж, экономя освещение, был совсем тёмен, зато как хороши здания и как просторны площади! Нью-Йорк и его 5-я Avenue походят на узкие и длинные каналы рядом с Elysees. Темнотой пользовались парочки и целовались на каждом углу. Я вернулся в меблирашки и, замученный дорогой, заснул.