Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

А после Стравинского шла «Шехеразада» с пышными декорациями и костюмами Бакста. И я очень наслаждался ею.

Я в Париже пять дней и начинаю делать выводы. По-моему, мне здесь особенно делать нечего: надо налаживать паспортные дела, мамы и свои, и ехать в Лондон. Поскольку я наслушался - ни концертами, ни богатыми домами денег здесь не сделаешь, а если и да - то самые гроши. И даже носится в воздухе, что Париж, который был до войны для искусства «пупом мира», теперь теряет своё влияние и первенство. И даже «для славы» не стоит здесь работать. А между тем о деньгах мне приходится теперь думать: теперь я не один, а с мамой. Подожду ещё неделю- две и в Лондон.

Janacopulos даёт первый концерт в Париже второго июня и тратит на него с хорошей рекламой семь тысяч франков. Я думаю, что в Париже никакого концерта устраивать не буду: расходы, возня - и всё неизвестно для чего.

Самойленко разговаривал с князем Львовым относительно устройства визы маме во Францию и мне в Англию, и послезавтра Львов меня по этому поводу примет.

Вечером обедали на Монмартре: Стали, Самойленки, Минстеры и я. Очень милая компания, хотя Самойленко и Сталь пикировались. После обеда Сталь водил меня в какой-то кабачок, где вас отпевают, укладывают в гроб и посредством зеркал устраивают так, что вы начинаете покрываться пятнами, а потом превращаться в скелет. Это старая шутка, очень занятная и, уж конечно, вовсе нестрашная.

Вспоминаю Linette, и будет очень мило, когда она сюда приедет.

Встретил у Janacopulos Иовановича, того, кто лет двенадцать тому назад первый должен был играть мои сочинения, и с которым мы на эту тему поссорились. Потом мы помирились, а теперь он, услышав кое-что из моих пьес, сказал, что это лучшее, что создано в современной музыке. До него дошли сведения, что бедный, милый Николай Васильевич Андреев умер от сыпного тифа, а его жена и Борис Верин пробрались в Крым. Я страшно рад, что Борису Верину удалось спастись из Петрограда и вполне допускаю, что Анна Григорьевна вызвала его, но, конечно, и Крым не спасение от ужасной эпидемии. Что до милого Николая Васильевича, то мне ужасно жаль этого человека с его прелестной улыбкой и его удивительно мягким характером. А скольких придётся не досчитаться. Да! На тех близких и друзей, которые в России, надо ставить чёрный крест и считать воскресением появление тех, которые уйдут из-под этого креста...

Сегодня на улице, на том же месте, я, по-моему, опять встретил Нину Мещерскую. На этот раз она казалась совсем маленького роста, не изменившейся, в светло-коричневом костюме, большой чёрной шляпе, очень милой и глядела прямо на меня. Если это она, то отношения наши ясно установлены, так как я не поклонился. Если не она, то я нисколько не удивлюсь, ибо у Нины тип француженки, а я никого никогда не узнаю и мог принять другую за неё.

В половине одиннадцатого вечера я должен был встретиться в Гранд отеле с Хейфецем, который тоже приехал из Америки, и вместе отправиться по разным кабакам, но в Париже отели запирают в десять и потому мы друг друга не нашли.

После американок француженки милы, изящны и любезны.

Б.Н. Самойленко устроил мне сегодня свидание с князем Львовым или с Вырубовым, дабы они помогли мне доставать визы: маме французскую, а мне английскую. Кто меня принял из двух - в точности не знаю, но судя по внешности, думаю, это был князь Львов. Он был мягок, рыхл и ничем не помог, так как, по его словам, недавно введены особые строгости и препятствия для русских, едущих во Францию, и потому надо, чтобы мама начала хлопотать из Константинополя, оттуда будет запрос в Париж, а я этот запрос должен поддержать. Минстер советует, чтобы мама просила бельгийскую визу, которая получается легче, а тогда французы дадут свою визу транзитно без затруднений.

Завтракал я у princesse de Polignac. Princesse - пожилая женщина, очень музыкальная и заказывает всем композиторам - Стравинскому, Равелю, Файя - вещи, платя хорошие деньги. У неё превосходный дом и почти этикет. После завтрака я сыграл несколько «Мимолётностей». Она уже была раньше знакома с моими сочинениями.

Ходил в Русское посольство, в Русское консульство и в префектуру. Всё для английской визы. В консульстве опаздывают с приёмными часами, а в префектуре тянут и берут взятки. На стене аншлаг: давать деньги строго воспрещается. Тоже надо додуматься до такого аншлага. Сделал мало и вернулся домой злой: всё не клеится, а между тем надо доставать визы и надо как-то зарабатывать деньги, а то до осени не хватит. Маме послал телеграмму, чтобы хлопотала сначала бельгийскую визу, а потом транзитную французскую.

Вечером премьера нового балета Стравинского «Pulcinella», по наброскам Перголезе, открытыми где-то Дягилевым. Очень интересно, хотя в старинном стиле Стравинский поднапустил местами слишком много. Великолепно, когда вопят после убийства Пьеро.

Я был злой и почти ни с кем в ложе не разговаривал. Дягилев был рассеян и по- моему недостаточно интересуется моими сочинениями, a Mme Edwards недостаточно внимательна ко мне. Я ей платил двойным невниманием.

Писал письмо Соне, чтобы хлопотала визу маме. Заходил к Стравинскому, чтобы поговорить с ним о вчерашнем балете, а то вчера я ничего ему не сказал и выходило неловко. Стравинский очень мил. Когда я ему сказал, что очень огорчён невозможностью достать маме визу, он ответил, что это действительно очень трудно, но Mme Edwards всё может и он с нею поговорит. Ну, слава Богу. Стравинский очень хорошо относится к моей музыке и считает меня единственным русским композитором (после него, конечно), однако смотрит на меня с какой-то особенной точки зрения, исключительно национальной, которую я ценю, но не разделяю в такой исключительной мере, как Стравинский.

Был в английском консульстве, где ожидал тягучку и неприятности, но консул был не по-английски любезен и сказал, что как только я получу штемпель от парижской префектуры, он даст визу немедленно. Так как префектура ерунда, то я могу ехать в любой день. Очень приятно, но где же логика? В Нью-Йорке не дали визы в семь недель, а здесь дают без препятствий.

Стравинский сказал, что он видел Mme Edwards и что она обещала устроить маме въезд. Он играл мне свой «Rag-time», очень занятный по ритмам, но не знаю, смогу ли я играть его в Америке - боюсь, что безнадёжно для их понимания. Сыграл Стравинскому все двадцать «Мимолётностей», из которых пять он нашёл совсем хорошими, а остальные написанными между прочим. Я никогда не могу догадаться заранее: что Стравинскому понравится.

Был у Wiborg, которая только что приехала из Лондона и встретил у неё Ларионова и Гончарову, которые оба так и накинулись на меня. Ларионов имеет планы и надежды на меня для организации всяких представлений помимо Дягилева. Я считаю, что Дягилев, конечно, делает в тысячу раз лучше, чем всякие другие, которые откалывались от него и пытались конкурировать, но с Дягилевым надо разговаривать, имея в кармане камень, и потому я ответил Ларионову, что очень заинтересован его планами. Кроме Ларионова, который ужасно забавен и нескладен, у Wiborg был ещё один господин, которого я принял сначала за англичанина, потом за русского, а потом чуть не наговорил ему дерзостей, но это оказался великий князь Дмитрий Павлович.