Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Днём неожиданное явление: когда я сидел дома и писал второй акт, вдруг явилась Стелла и Blanche. Они пробыли недолго и Стелла выглядела очень хорошо. Я мельком заметил, что звонил ей несколько раз, но поступил ответ, что вся семья уехала в Буффало. Поговорили обо всём понемножку и разговор протёк мягко и даже поэтично. Затем я их проводил до поезда, а после послал Стелле розы с тем, чтобы их передали ей завтра утром. Я был страшно рад видеть Стеллу, но меня держала на расстоянии память о Linette.

Письмо от мамы или вернее - продиктованное мамой, с Принцевых островов. Она там с Таней Раевской и её сыном. Андрюша умер от сыпного тифа, как я боялся, когда читал письмо от Сони Бришан. Мне и радостно, что наконец мама действительно вне бедствий, и грустно, что она в таком ужасном виде, слабая, почти без зрения.

Приводил в порядок контракты и объяснительные письма для Кошиц. Сегодня Скляревский уезжает во Францию и оттуда пошлёт ей в Константинополь. Маме послал телеграмму, что еду во Францию и Италию. Я думаю, что достану ей и себе визу и встречу в Бриндизи, куда три дня на прямом пароходе из Констанинополя.

Послал дамам - Извольской и Thomas - много красных роз, как реверанс за хлопоты по концерту.

Больм говорит, что опера в Чикаго так протратилась в этом сезоне, что, безусловно, сожмётся в будущем. Это уже носится в воздухе и чтобы я имел это виду.

Сегодня у Либман состоялся грандиозный бридж, который начался в четыре и кончился в два часа ночи. Было очень мило, к обеду приехали Linette и Дерюжинский, которого я сегодня ввёл в дом. Обедали ещё Рахманинов, Гофман и куча всякого народу. Рахманинов в начале был сух, но потом мы совсем приятно с ним разговорились. Про Кошиц я сказал ему мягко, и мы даже обсуждали, что можно сделать для неё в Америке.

Сегодня Страстная суббота, Дерюжинский в одиннадцать часов ушёл в русскую церковь. Я тоже хотел пойти, но мне сказали, что там ужасная толпа и давка, ничего не видно и не слышно. Очень жать, я люблю этот обряд.

Тёплый, весенний день и мы с Linette отправились гулять за Hudson в New Jersey, прогуляв там пять часов. Linette сказала: «Милый, нынче праздник твой» - и подарила портсигар. Я ответил, что она украла из моей жизни тринадцать дней, как как я родился одиннадцатого апреля по старому стилю, и пока абсолютно не чувствую, что мне уже двадцать девять.

Вечером обед в честь Ауэра, где все знаменитости Нью-Йорка и масса хорошеньких женщин, но меня посадили с Мmе Рахманиновой и испортили весь обед. Она спрашивала, правда ли, что Кошиц едет. То-то, что правда. Ауэр состарился и как-то сморщился в комочек, был очень любезен и расспрашивал про мои дела.

Второе письмо от Сони Бришан: она получила и мою телеграмму, и письмо от мамы с Принцевых островов. Предпринимает все старания, чтобы добыть маму в Брюссель. Это меня радует и успокаивает. Мы обедали с Linette, а потом сидели в кинематографе.

Играл на рояле и повторял всякие мои вещи, которые, вероятно, придётся играть в Лондоне. «Огненный ангел» остановился, как и следовало ожидать, после провала с Метрополитэн, однако я надеюсь, что это всего лишь на несколько дней и что скоро пойдёт дальше.

Днём Мmе Извольская повезла меня на чай к Mrs Otto Kahn, у которой замечательный дом, вроде итальянского дворца. Я надеялся, что удастся поговорить что-нибудь об опере, так как она, говорят, больше самого Кана, но у неё был приём и много гостей, и дело ограничилось любезностями и поклонами. Зато какая-то французская певица из Метрополитэн, не зная, кто я, рассказывала мне, что недавно один русский композитор... Проко... Проко... - она не помнит фамилии, так как фамилия совершенно непроизносима, - играл для Гатти свою оперу, которая оказалась сумасшедшим футуризмом. Однако, она не теряет надежды, что, может быть, её поставят, по крайней мере ей очень хотелось, потому что тогда она получит в ней роль.

Играл сонату Мясковского, которая начинает идти довольно связно, а так же мою Вторую, которую не трогал полтора года. Я думаю, теперь я буду играть её гораздо лучше, так как я, как пианист, сделал большие успехи по сравнению с приездом в Америку.

От англичан никаких сведений о визе. Просил нашего консула навести справки. Он звонил в Британское консульство, но говорит, что там корректны, сухи и непроходимы, говорят, они написали в Лондон и теперь надо ждать ответа.

А между тем мои все американские дела, в сущности, окончены и пора ехать.

Linette никак не может решить, поедет ли она в Европу, и, конечно, бедная девочка в своём решении путается между целой бездной «да» и «но». Сегодня во время завтрака случилась даже мелкая размолвка на эту тему. Воспользовавшись этой маленькой размолвкой, я позвонил Стелле, которая очень обрадовалась моему телефону. Она звонила мне два раза, чтобы поблагодарить за цветы, не заставала дома, а её message [39] Сообщение (англ). мне не передали. Решили, что завтра она придёт меня навестить.

Перечитывал мои рассказы и они мне очень нравились. Очень жаль, что отбился от моего писания.

Был в Британском консульстве - ответа из Лондона ещё нет. Если до вторника они не получат, то придётся отказаться от моей кабины на двадцать четвёртое и ехать во Францию, а оттуда в Лондон.

Когда в пять часов я вернулся домой, то Стелла уже ждала меня, очень интересная и милая. Она так была довольна, когда я прислал ей цветы и что сейчас я принёс её любимые незабудки. Ей давно никто не дарил цветы, потому что это весной никто за ней не ухаживает, а если кто и ухаживает, то ей не нравится, между тем она так любит цветы. Потом я отвёз её в театр и опоздал на обед к Цимбалисту ровно на час.

Так как от Чикагской оперы письмо с указанием, что они истратили сто тысяч долларов на мою оперу и с просьбой начать скорее процесс, если я намерен начинать таковой, чтобы они не делали новых трат, то я ездил к Purrington'y советовался об ответе. Purrington опять слюнявил и мямлил, и, в сущности, ничего не посоветовал и только проредактировал мой ответ.

В пять свидание у Больма с Маринуцци, который ныне музыкальный директор Чикагской оперы и будущий дирижёр «Трёх апельсинов». Он уже давно сказал Больму, что знает о существующих трениях между Чикагской оперой и мною, но что его денежная сторона не касается, а потому он очень хотел ознакомиться с «Тремя апельсинами» в моей передаче. Я согласился и, встретившись на нейтральной почве у Больма, я сегодня сыграл ему всю оперу. Маринуцци - очень хороший музыкант и отличный дирижёр. Видно было, что в «Трёх апельсинах» он разбирается и многое ему нравится, но, по его словам, «Три апельсина» оказались еще труднее, чем он предполагал. К моему удивлению, он нашёл, что можно сделать две купюры: во втором акте – в прощании Принца с Королём, и в третьем - в разговоре Челия с Принцем и Труффальдино. Я сказал, что если это окажется действительно длиннотами, то пусть купирует. О моём споре с дирекцией - ни слова.