Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вечер с Linette прошёл так пламенно, что ночью, когда я уже отвёз её домой, меня сделалась отчаянная мигрень.

Сочинял очень много.

Получил в посольстве новый паспорт в обмен на большевистский, так как думаю, что с ним будут ставить меньше препятствий при переезде из одной страны в другую. Записал себе билет на семнадцатое апреля, но уже на «Мавритании» ни одного места.

Заходил Рубинштейн. Играл ему сонату Мясковского, которая понравилась, но не очень. Мои «Бабушкины сказки» понравились чрезвычайно. «И как просто!» - сказал он. Я сказал, что считаю, что я кончил идти вперёд в смысле искания новых путей. Рубинштейн очень обрадовался и воскликнул: «Это отлично! Поверьте мне, я заметил, что когда композитор решает, что он остановился, то только тогда он попадает на свой новый путь». Затем я сыграл ему истерику Ренаты, которая привела его в большой восторг.

Обедал со Стеллой, которая заявила, что не может продолжать занятия музыкой, так как дома ей не дают упражняться. Среди общих разговоров она призналась, что в Лондоне у неё было увлечение, граничащее с любовью. Это меня и укололо, и смягчилось при воспоминании о Linette.

Жизнь течёт мирно и только в глубине постоянное беспокойство за маму. Утром писал оперу, днём корректировал рекорды, вечером нежная и всё ещё иногда растерянная Linette. Она боится, что ей не удастся устроиться, чтобы поехать на лето в Европу. «Я не знаю, что я буду делать, если я останусь здесь одна», -говорит она, - «я заболею...».

Так как все сроки телефона от Гатти прошли, я звонил его секретарю. Тот извинился и объяснил, что директор завален работой и примет меня на будущей неделе, когда будет свободней.

Письмо от Johnson'а, заказное с обратной распиской, - извещение о включении оперы в репертуар будущего сезона. Письмо такое, какое я и ожидал, только я думал, что оно будет сопровождено чеком на тысячу долларов, дабы соблазнить меня, и что письмо будет на месяц позднее, но Кан случайно видел меня в консульстве, берущим паспорт в Англию, и потому они, вероятно, заторопились. Мой ответ на письмо будет твёрдый и решительный.

4 марта

Писал «сцену изнасилования».

Днём должен был прийти Рубинштейн, но, как полагается, надул, чего я решил ему не прощать. Вместо него неожиданно явилась Стелла, но сегодня она была какая-то странная - вероятно, в ней говорили воспоминания о её лондонском друге, - мне она показалась более чем когда-либо для меня чуждой.

5 марта

Вместе с Haensel`ем написал ответ Johnson'y, вежливый и решительный. Ведь в крайнем случае, если уж очень надо будет поднять моё имя в Америке, есть и такой выход: я дам им сыграть один спектакль и наложу injunction [35] Приказ, здесь - запрещение (англ). после этого. Тогда и им будет виднее, за что платить неустойку.

Днём был у Mrs. Joe Thomas, той дамы, которая предлагает устроить у себя мой концерт. Она принимается за дело, выбрав день - двадцать восьмое марта. Только жал, цену билетов с десяти долларов скостили на пять, т.е. сбор будет семьсот, а не полторы тысячи. В конце концов и это прекрасно, особенно если Гатти сподлит.

Побаливала голова, потому сочинял мало. Потом пришла Linette и её присутствие вылечило голову. Вместе мы поехали на край города к некоим Трусовым, где должен был быть человек, едущий в Константинополь, а если удастся, то и в Ростов. Я просил его отвезти маме чек на тридцать фунтов и сведения обо мне. От них я отправился к Дерюжинскому, который собрал гостей на мою глиняную голову.

Ильяшенко прислал письмо из Константинополя, что он никого из порученных (а поручений была масса) не нашёл, за исключением матери Прокофьева, которую ждут на днях в Константинополе. Это известие привело меня в состояние невероятной радости. Конечно, мама ещё не спасена, пока она не в Константинополе, но всё же это такая новость, на которую я уже забыл и надеяться. Ведь надо мною висел приговор: что я, человек, спасший и себя и мать из российского водоворота или человек, удравший сам и низко бросивший мать на съедение событиям!

Проснулся в самом блистательном настроении. С души свалился камень, который угнетал меня вот уже скоро три месяца. Со времени приближения большевиков к Ростову, судьба мамы меня так угнетала, что омрачала всякую радость.

Много сочинял. Рената спит и Рупрехт рядом с нею, - начались «стуки» [36] Эпизод с духами в опере «Огненный ангел». .

Вечером с Linette были у Больмов, где большой костюмированный вечер. Познакомился с одной русской, молодой женщиной, фамилии не помню, кажется еврейка. Она из артистической среды и так интересно, сама того не замечая, копирует эту русскую артистическую среду, что мне она доставила большее удовольствие, чем развлекавший на этом вечере гостей платный имитатор.

Настроение опять отличное. Почти не сочинял, так как ездил по делам - перевод для мамы, который я всё-таки хочу послать, и английскую визу для себя. Я думал, что виза - дело милое и простое, но оказывается канитель, будут запрашивать разрешение в Лондоне.

От Ильяшенко телеграмма через наше посольство в Вашингтоне. Сообщает, что маму ждут в Константинополе. Сначала я обрадовался, а потом сообразил, что телеграмма была послана на несколько недель позднее письма и что если мама всё ещё ждут, то это плохой симптом. Однако и телеграммы иногда идут теперь две недели, а письмо, если его везёт кто-нибудь через Париж, доходит нисколько не дольше.

Сочинял «стуки». Как будто бег сочинения немного замедляется. Надо или остановиться на время, или чтобы что-нибудь оживило, например, свидание с Гатти, а между тем этот лгун не приглашает.

День я оставил свободным, чтобы идти смотреть Стеллу, которая сегодня в первый раз выступает в большой роли в еврейском театре со своим отцом. Так как она волновалась и готовила роль, то она не хотела видеться со мною в последние дни. Однако я ошибся: она выступает завтра.

Вечером с Ингерманами был в русском театре, крошечном и бедном. Но играют с любовью «Женитьбу» Гоголя. Много недочётов, но было очень приятно.

Сочинял.

В два часа встретился с Blanche, которая повела меня в еврейский театр. Театр, несмотря на будни, набит битком - Адлера евреи обожают. Blanche была по обыкновению мила, безумно волновалась за Стеллу и очень заботилась, чтобы публика и драма не произвела на меня дурного впечатления. Но впечатление было самое отличное, несмотря на некрасивый еврейский жаргон, из которого я понял всего несколько немецких слов. Отец Стеллы хорош и в своей игре прост до схематичности. Очень мила в своей мимике сестра её Julia. Сама Стелла выглядит эффектно, но в своей игре она не всегда естественна. Я и любовался на неё и придирался, неизвестно на что будируя [37] От французского bouder - сердиться, дуться. . Blanche передала мне приглашение пообедать после спектакля с ними, отцом и сестрою. Это приглашение мне даже польстило, но я не мог даже досмотреть драму до конца: в половине шестого было свидание с Linette. Опять страшное перемещение из одного мира в совсем другой и опять Linette, ласковая, робкая, а потом пламенная.