Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Много заниматься не пришлось, так как отправился на репетицию Паделу, где давали отрывки из «Шута». Сначала я думал, что дирижирует Renй Baton и собирался не пойти, но звонил секретарь и сказал, что Вольф, мой приятель ещё со времени знаменитого метрополитенского фиаско. Вольф сообщил, что он очень старательно учил вещь с оркестром, и, действительно, звучало очень хорошо. Вернулся я домой очень довольный оркестровкой «Шута».

Днём диктовал письмо к Цейтлину, очень дипломатичное. Цель: нащупать почву у Литвинова, могу ли я вновь так же легко въехать и выехать, как в прошлом году! Обо всём этом надо было писать тонко и осторожно, дабы не сделать глупости, не сказать слишком много, но и не слишком мало.

Вечером проиграл весь третий акт «Огненного ангела» и получил большое удовольствие, даже взволновался. Когда я доиграл до конца, Пташка вошла в комнату и сказала: «Ну, ты, слава Богу, кончил». Это было для меня как ведро холодной воды. Но видя, что я обиделся. Пташка разъяснила, что сама она с чрезвычайным напряжением слушала, и это ей так действовало на нервы, что она рада была, когда я кончил.

Опять голова, хотя и не очень сильно. Но всё-таки это слишком часто. CS Church не разогнала её. Днём прогуливал голову по Булонскому лесу, где было очень хорошо, если бы не толпы воскресной публики, высыпавшей по солнечной погоде. Автомобиль мой наконец починили: сегодня пробовал и он тянет очень хорошо, будто припрягли несколько лошадиных сил. К пяти часам голова моя начала ликвидироваться, и мы с Пташкой поехали на «Фестиваль русской музыки» у Паделу, где Вольф играл пять номеров из «Шута». Играл вовсе не скверно, но, дирижируя наизусть (неожиданно для Паделу), и успех большой, после каждого номера. В другом дневном концерте Пьернэ играл «Классическую», но это, вероятно, было скверно; я не пошёл. Вечером аккомпанировал Пташке. Она очень подвинулась в пении, не сравнить с недавним прошлым.

Оркестровал, но только утром. Днём у Святослава гости, так как ему сегодня четыре года. А кстати присоединилась и масса взрослых, - перебывала пропасть народу, говорящего по-русски, по-французски, по-английски и по-итальянски: Цветаева, Набоковы, Мария Викторовна, Вера Сувчинская, Самойленки, жена Риети, Фрида, Шуберт etc. Сын Цветаевой (три года) - огромный, прямо борец, называет Святослава Святотатом. Пили чай, затем оставшихся кормили холодным мясом и те сидели до одиннадцати. Было приятно и весело. В.А. Сувчинская должна была уехать, так как её где-то ждал Петя, который сам не мог приехать, будучи безумно занят.

Утром взбесило письмо от Millet (переписчика), который, оказывается, благовидно водил меня за нос и вместо того, чтобы расписать партитуру третьего акта, едва начал его. С «Игроком» незадача: видно, ему не идти весною. Работал над собой и читал CS, и потушил гнев.

Оркестровал, делал клавир, исправлял работы Грогия. Ещё один скачок – и оркестровка «Игрока» будет закончена.

Кончил оркестровку «Игрока», а, следовательно, вообще оперу, так как оставшийся кончик клавира не в счёт: кончается опера с окончанием партитуры. Хороший день для окончания большой вещи: 29 февраля случается лишь раз в четыре года! Ждал переписчика и всячески старался заставить себя не наорать на него или не наговорить ему колкостей и обидностей. Но этот червь оказался не только обманщиком, но и трусом: оставил ноты у швейцарихи и наверх не показался.

Вечером читал старый дневник: консерваторский конкурс. Я очень ушёл от этих настроений. Всякий конкурс есть особо острое выявление себялюбия, желание выдвинуть себя на трупах других, т.е. это есть низость, с которой надо бороться. И всё же я не могу без волнения читать это место в дневнике: так горячо и подробно оно описано и так втягивает в атмосферу того времени!

Окончив партитуру «Игрока», я принялся за окончание клавираусцуга и за просмотр и исправление партитуры Грогия. То и другое кончил пятого марта и, таким образом, окончательно свалил с плеч «Игрока». Дело за переписчиками, которых работает у меня тьма: одни отказываются, другие запаздывают, третьи обманывают; надо бегать, отыскивать новых, принимать старых - словом, целое министерство. И притом не знаешь: зря ли, не зря ли такая спешка, т.е. пойдёт «Игрок» весною или же лишь осенью? Второго марта я решил послать Асафьеву энергичную телеграмму: «Контракта нет, театр водит за нос, изумлён», с тем расчётом, чтобы Асафьев мог показать её кому следует, если найдёт это полезным. Пятого, в день окончания клавира, пришёл ответ, подписанный главным режиссёром Шкафером: «Вопрос «Игроком» решён, срочно выполняются формальности», что вновь породило волнения и впечатления, что «Игрок» идёт и что мы едем, хотя при более внимательном рассмотрении эта расплывчатая телеграмма ровно ничего не значит. Одновременно пришло и письмо от Тарумова о кавказских концертах, которые покрыли бы мне расход по пребыванию в СССР, не требуя от меня для себя особого напряжения.

Второго марта ко мне зашёл Набоков, предлагая пойти вместе к Ремизову, о чём он уже говорил мне в прошлый раз. Я с удовольствием отправился и нашёл Ремизова таким же уютным чучелом, как всегда, даже более уютным, так как было меньше разговоров о чертовщине и больше о человеческом. Ремизов вспоминал, между прочим, о Демчинском, так раскритиковавшем в своё время несценичность его «Алолея и Лейлы», и мне пришлось рассказать ему всю «демчинскую эпопею» с «Огненным ангелом». Ремизов сказал: «Да, я знаю таких людей; они не могут охватить целого, но являются складочным местом ценных сведений, мне самому приходилось не раз унижаться, стараясь вытянуть из таких людей нужные для меня вещи». Перед уходом мне дали книгу для автографов и попросили в ней расписаться.

- Вот ещё хочу, чтобы рядом с вашей подписью была и подпись Стравинского, - сказал Ремизов.

Набоков заметил:

- Ну разумеется, вместе, как Шиллер и Гёте! А мне с кем вместе? С Димой Дукельским?

Набоков принёс мне свою 1-ю Сонату, уже напечатанную. На первой странице написано: «Моей Наташеньке» (жене) и стоит погребальный крест. Что это, крест над предшествовавшими привычками и отношениями? В сонате приятная главная партия, умышленно пошленькая тема в Andante («коктовщина»), но с очень ловким развитием в мажор-миноре, и с большой свободой техники сделанный финал, хотя и не на самостоятельную тему, неприятную чрезмерным сходством с Бахом.

В воскресенье четвёртого мы с четою Набоковых ездили за город в моём автомобиле, который после починки тянет очень хорошо. «Наташенька» в будни служит манекеном в une grande maison de couture [339] Известном доме моделей (фр). , и когда я заикнулся об этой воскресной поездке, то Набоков очень за неё ухватился. Поездка в самом деле вышла очень приятной, даже несмотря на то, что накануне мы с Пташкой не спали всю ночь, ибо под нами двадцатилетний хозяйский сын праздновал стодневку (сто дней до окончания гимназии), и в результате всю ночь шёл гик, крик, музыка, женский писк, хлопанье окон и дверей, словом, русская молодёжь распоясалась. И эти эмигранты считают себя будущими строителями будущей России! Не дай Бог. Осуждающие французы так возмутились ночным беспокойством, что на другой вечер перед домом гулял городовой, и кстати, так как стодневку пытались продолжать.