Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

«Bourgeois-Gentilhomme» Штрауса - от начала до конца непристойная и провинциальная шутка: Штраус снял штаны и думает, что он очень остроумен. Но оркестровано блистательно. Непонятно: ведь такую оркестровку надо смаковать, когда её делаешь; неужели же Штраус мог смаковать такую пакостную музыку? А оркестровка в самом деле удивительная. Стравинский, например, который всегда на всё создаёт законы, объявил, что струнные и фортепиано (струна ударяемая и струна вытягиваемая) вместе не вяжутся, и поэтому даже Концерт свой написал без струнных. А тут струнная беготня с введённым внутрь фортепиано звучит прекрасно.

После концерта мы развозили в Ballot Марнольда и Пайчадзе. Марнольд был очень доволен, но так стучал палкой в стекло, когда я брал не ту улицу, что я боялся - разобьёт!

Опять туманная голова. Вероятно, хочет болеть и не смеет. Работал над ней. Не сочинял. Перекладывал «Стальной скок». Возил Ballot к Зениту, где регулировали карбюратор. Теперь машина идёт отлично. Грогий играл отрывки из своего 2-го Концерта, который он строчил в свободные урывки от занятий «Игроком». Кое-что неплохо. И даже оркестровка выглядит неплохо. Настрочив более тысячи страниц моих партитур, он кое-что впитал.

Утром генеральная первого концерта Кусевицкого. «Скерцо» Лопатникова: мило, но мутно, есть ошибка в оркестровке. Сам несуразный, чрезмерно широкоплечий. Жена Элеонора, зубки, выскакивает с суждениями, еврейка, крашеная. Концерт Тоха, мало материала, но изобретательно, если не считать скучную среднюю часть. Тох, Сувчпнский. Пайчадзе, Дукельский, Бюцов (пришёл к Кусевицкому по моему письму), Танцман с женой. Наталья Константиновна очень благоволит к ним. Онеггер незначителен («Федра»).

Днём корректировал симфонию. Вечером концерт, народу мало и Наталья Константиновна, у которой мы в ложе с Тохами, расстроена. Лопатников сразу выскакивает на вызовы.

Идём пить кофе: Боровский, Пайчадзе, Лопатников. Отвожу в автомобиле. Лопатникова производит удручающее впечатление на Пташку и Марию Викторовну.

Ввиду недоумения с «Огненным ангелом» работал над пьесами. Сочинялось хорошо всё утро. Днём был Шуберт, очень довольный, что Кошиц поёт в «Огненном ангеле», но там очень мало. В пять приехал Лопатников, которого я пригласил, и я смотрел «Скерцо». Масса недочётов в партитуре, полуинтеллигентный вид, слишком низкие Fc, Pic, Cor, слишком высокие Fag и Cl. Полтора часа занимался с ним, он благодарил, уходя.

Вечером бридж: Захаров, Циля, Фатьма Ханум. Циля и Борис играют очень аккуратно и с чрезвычайной любовью, но проиграли -250. Я +115.

Письмо от Елены, интересное. Хорошо работалось над «Пьесами в себе». Днём в издательстве, где Дукельский комично рассказывал про сцену встречи Рахманинова и Стравинского в его присутствии. Пайчадзе сердится за преувеличения и говорит, ничего особенного не произошло: только обмен вежливостями. Корректировал Симфонию.

Вечером Захаров и Дукельский. Играли в четыре руки 1-ю Симфонию Балакирева (очень интересно) и 3-ю Мясковского, но и Дукельский, и Захаров сошлись, ругая её. Захаров отлично читает ноты (как и в Консерватории).

Взял Святослава в Sunday School [342] Воскресная школа (англ). . Днём Боровские приводили к Святославу Наташу. Родители сегодня нарядные и интересные, а дочь матрёшка. Поехали в буа [343] Лес, от bois (фр). и затем к Кусевицким, которые принимают по воскресениям. Все у окон, когда мы подъехали и вылезали (еле-еле): Дукельский, Боровские и мы. С Кусевицким рассуждения о Лопатникове. Я советовал заставить Лопатникова переписать партитуру.

Немного тяжёлая голова, поэтому не занимался. Заявление Грогия о крови горлом и уходе. Я спросил, едет ли он в Кишинёв - нет; но как же существовать? Сказал, что пойдёт к Miss Crain, а я сказал, что, когда обойдётся, чтобы появлялся.

Днём выезжали в лес. Установилась тёплая погода, даже жарко. Телеграмма из Москвы, значит «Игрок» налаживается.

Сочинял, днём корректировал симфонию. Был у Mme Schmitz - об Америке в 1929-30 - вот как заранее. Вечером Пташка с Дукельским пошла на Гершвина, а я с Захаровым играть в бридж с Самойленками. Захаров очень наслаждался, но проиграли 420 вдвоём: рассердился и капризничал, когда прекратили бридж ввиду приезда с концерта Пташки. Дукельского и Боровских. Мне это даже понравилось - совсем как я раньше. Дукельского принимали за брата Пташки. Дукельский почему-то защищает Гершвина: говорит, что Дягилев ругал, но если Дягилев едет зимой в Америку, то ему навязывают новенького Гершвина.

Сочинял, корректировал. Горчаков не появлялся, а между тем накапливаются текущие дела, я же не знаю, ушёл он окончательно или нет, и даже не знаю его адрес. Пташка говорит, что мать хотела женить его на девице со средствами, но отец девицы не соглашался; Грогий надеялся напечатать что-нибудь и тем поднять себя в его глазах, но я не мог рекомендовать вещи в том виде, как сейчас. Отсюда его разочарование. В день ухода он получил письмо от матери и заволновался.

В пять Кошиц. Предварительный телефон: я не хотел к ней ехать - пошлячка, и заставил приехать её. Огорчена, что мала её партия в опере. Но держит себя мило. Вечером дома. Душно и жарко.

Утром на репетицию второго концерта Кусевицкого. На улице встретил Сувчинского, потом Лурье. Сувчинский идёт посередине, разговаривая то со мной, то с Лурье. Я ухожу вперёд, разозлившись.

Хиндемит играет Концерт для альта, ор.34, №4. Первый раз его вижу. Очень здорово, бодро; я нечто подобное когда-то задумывал для фортепианного концерта. Вторая часть хуже, растянуто, скучно, тема не очень яркая; третья часть и финал опять хороши, хотя странное впечатление: казалось бы, темы можно горизонтально два вправо и влево, и ничего не изменится!

Днём Софроницкий играл; хороший пианист, но идиотская программа.

Столкновение с Дукельским из-за Скрябина; я извинительно защищаю (а всё-таки... etc.), Дукельский с плеча ругает, я извожусь и говорю, что он под влиянием чужих мыслей, не имея своих; Дукельский первый раз серьёзно обижается; я: «Было у вас одно хорошее достоинство: хороший характер, а теперь и его не осталось». Дукельский уходит. Пьём чай с Софроницким. Он, по-видимому, придаёт большое значение тому, что со мною, но какая-то несуразность и корявость, вместе с московским обиженным чувством превосходства и скрытым чувством недоумения: почему я такой парижанин.

Вечером концерт Кусевицкого. Ужасный Феру. Успех Хиндемита. Дукельский восхищается Брамсом, я засыпаю. Стравинский приехал на Хиндемита и затем внимательно слушал Брамса. Новое течение?