Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Купил все газеты: после успеха «Огненного ангела» интересно прочесть, как хвалят. Но ни в одной. В три часа Дукельский и Марнольд. Последний хотел послушать симфонию первого и посмотреть её. Сажаю Марнольда и Дукельского за шахматы, но Марнольд бьёт дважды. Тогда я трижды бью Марнольда.

Едем обедать: Пташка, Дукельский и я, а затем к Самойленко, где Сомов, Боровский, Шухаев. Очень мило, хотя я веду себя пассивно и больше слушаю, чем разговариваю. Фатьма, оставшаяся наедине, опять пытается навести разговор, но нас перебивают.

CS Church. В Версаль к Bassiano. Какие милые люди: артистические, породистые. Горовиц убеждает, что он не такой салонный, что выучил уже мой 32-й опус и будет летом учить мой Концерт. Какой? Рекомендую третий; второй мне самому нужен для Америки. Наварра - прост, песенки, Пташка - по-испански. У Кусевицкого масса народа, они, как всегда теперь, милы. Кажется, поедем в автомобиле в Haute Savoie - мы выбирать дачу, так как и они там. Вечером Марина Цветаева, на которую продали билеты за четыреста; это много, другие за пятьдесят и сто. Очень хорошие стихи, иногда трудные. Но как я всё-таки отошёл от стихов. Сувчинский лебезит, по глупости продал наши билеты на «Огненного ангела», а на репетиции «не понял». Я: «Удивительно, ведь это старая вещь». Сувчинский: некому писать о музыке, с осени я сам начинаю со статьи о вас. Я: «Это никому не страшно: вы пишете таким сложным слогом, что у вас всё равно никто и ничего не поймёт».

Утро проездил в Версале: налоги, уже полтора года, как тянется. Задержали три тысячи, надо платить 2200, скинули 870. Принимая во внимание большие налоги во Франции, я хорошо отделался, и к тому же оттянул, буду платить, когда есть деньги.

После завтрака диктовал «половинному» Горчакову письма, которых много накопилось. В пять часов у Dubost: trois opéra-minute [347] Три оперы-минутки (фр). . Вопрос: сколько минут длится opéra-minute? «Хороший» Miriro, что я и сказал автору, который остался очень доволен, так как поняли по-разному: он считает себя хорошим, я плохим (развить). Стоковский подошёл и спросил, буду ли я завтра на завтраке. Вообще очень мил. Я был любезен, но сейчас же стушевался. Вечером Софроницкий, хорошие моменты, но неровно и много мест недоделанных. Нет заграничного тренинга, когда нельзя делать промахов. Но флюс.

Кончил корректировать клавир «Скока»: какая ужасная гравировка.

Приехали в Vétraz. Я с Астровым в автомобиле (скучный попутчик, но ехали благополучно), Пташка в поезде со Святославом и англичанкой, оказавшейся ужасной неумёхой.

Я сажусь за переоркестровку «Увертюры» ор.42 для большого оркестра. Сначала трудно - поймать идею, потом идёт легко. Корректура голосов 2-й Симфонии.

Мне нравится наш château. Пташку раздражают хозяева, «коровища».

Днём Пташка, я и Святослав в автомобиле выехали к Кусевицким.

Я для похода, Пташка и Святослав гостить (их обоих чрезвычайно любит Наталья Константиновна). Подъём в автомобиле, выбежали два сына Стравинского. Оказывается, сам пьёт чай. Очень мил, рассмотрев автомобиль, хвалит. У всех настроение весёлое. О Бетховене, принципиальный враг, но почтенный враг. Бетховена любят не за то. Ругает Римского-Корсакова: я говорю, что главный недостаток Римского-Корсакова - это квадратность, унаследованная от Листа. Стравинский согласен, но говорит, что и квадрат иногда хорош, цитирует из Вебера и коду первой части 4-й Симфонии Чайковского. Стравинский начинает спрашивать, что я делаю, и тут же сам решительно: ничего? Отдыхаете от зимнего сезона? Я начинаю рассказывать про фортепианные пьесы (про симфонию «Огненного ангела» нельзя), но нас прерывают и зовут обедать. Пайчадзе готовит шашлык в поле. Изумительный шашлык и замечательное вино. Сыновья Стравинского подпили и изображают англичан. Заходит разговор о том, что делает Стравинский в Annecy, в отдельной избе: работает утром четыре часа с перерывом на завтрак и три или четыре часа днём до обеда. Балет для Иды [348] Рубинштейн. . Чайковский. Я потрясён. Трудность сочинения своих тем толкает на чужие. А тут и легко, и отражённый успех, и блестящая техника... Но: Андерсен, действие в Швейцарии и музыка Чайковского – какая мешанина! Хвалит Святослава, надо ещё бы и его в крестные. Все ночуют.

Всю ночь кого-то громко тошнило, и Наталья Константиновна жалела Пташку (беременна). Оказалось, что Стравинский: объелся шашлыком. Утром все мужчины у него, он лежит одетый, но с расстёгнутыми штанами, и уверен, что у него дизентерия. К завтраку лучше и он с сыном уезжает в Thonon, где назначил свидание друзьям, живущим по разным концам Женевского озера и Швейцарии.

Оказывается, Святослав ни с того ни с сего спросил: «Мама, а что такое - Стравинский?» Пташка рассказала об этом мэтру, который остался очень довольным и сразу начал объяснять Святославу: «Стравинский - это вот я; вот, посмотри...» и т.д.

Без четверти четыре вечера вышли, трогательно провожаемые. Начало подъёма очень приятное, лесная дорога. Шли долго. В девять, устав, нашли шале внизу Mont Joly. Страшно обрадовались. Обед и шипучка. Я про Порт-Артур и цингу (если-б пили вино?). Когда расписались музыкантами, нам принесли аккордеон (гармонию); презрение. Спать пошли на чердак. Пайчадзе и я на сене, подложив одеяло. Я засыпаю. Кусевицкий не спит. В три часа компания - кричат и галдят, их не пускают. В шесть часов выходим. Кусевицкий болен. Идём медленно, но мне это на руку. Решаем изменить маршрут. Кусевицкий возвращается с кофейным мальчишкой. Мы с Пайчадзе доходим до верха. Я иду лучше, но круто. Сначала зелёные луга, потом голый камень и серый песок. Почему Mont Joly, когда некрасиво? Наверху мало места, но вид во все стороны. Чудные виды. Кусевицкий еле дошёл до шале. Я тоже кислый. Отдыхаем. В четыре часа всем лучше. Спуск в St. Nicolas. Единственный отель. Чудный вид с терассы, где обедали: зелено, уютно. Идём опять: я, Кусевицкий, Пайчадзе. Пайчадзе рассказывает воспоминания двадцать первого года, спальный вагон, а также приключение с монетами в горшке от цветов. Кусевицкий тоже вспоминает спальный вагон. Я слушаю, но не рассказываю.

Встаём в 5.30, спали как убитые. Великая Польша (четыре человека) провожают. Легко и приятно поднимаемся к Col de Voza. Маленькая размолвка с Кусевицким по поводу кофе. Я прихожу один в девять утра. Одинокий отель. Зубчатая дорога. Жаркое солнце, но прохладно от ледника. Я жадно пью три чашки кофе.

Приходит остальная компания. Кусевицкий бранит меня за уход: вообще понижает настроение. Отдыхаем в отеле, а в три часа начинаем спуск. В прошлом году Кусевицкий и Пайчадзе заблудились и завязли в болоте. Теперь сухое лето, но всё же заблудились в чаще кустов и деревьев. Кусевицкий сердится, теряет очки; Пайчадзе разбивает руку, я веселюсь. Найдя спуск, попадаем в долину Chamonix, замечательно красивую.