Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Утром ходил по Москве, смотрел на толпу, чувствовал свой отрыв. Вернулся в гостиницу. Пришли Леля и Держановский. Леля хотела идти со мной гулять, но увязался Держановский, к её, кажется, огорчению, не к моему. У Держановского уже планы, чтобы я выступил на Радио.

Иду в Персимфанс: Цейтлин, Мострас, кстати зашедший туда Юровский. Ласковая встреча, воспоминания, как в прошлый приезд все дела решались тут, чем я воспользовался, чтобы сейчас же исследовать пути получения паспорта. Ряд телефонных звонков, в том числе к Литвинову, к которому хочу поехать с визитом, он был очень мил в прошлый раз. Возвращаюсь домой, ем в довольно вонючей (пахнущей кухней) столовой моего отеля. Утром прочёл надпись: «Не превращай официанта в лакея» и не дал на чай. Видя сухой взгляд, спросил; ответ: «Получаем жалование». Я дал.

Держановскому дарю шляпу. Едем к Мясковскому. Играю «Вещи в себе» (пальцу лучше, служит, хотя немного больно). Мясковский заставляет каждую вещь играть дважды. Вторая нравится больше первой, хотя в первой больше нового. Меньше нравится середина. Оставляю ему Симфониетту. Он справлялся, можно ли мне зайти к Раевским. Говорят, можно, поэтому от него иду. Анна Петровна, Алёнушка, полудевочка, полубарышня.

Иду к Мейерхольду обедать. Он очень горячо о Шурике и Наде, но не первый раз горячо; впрочем, связи у него всё-таки есть. После обеда Гусман, Мейерхольд и аккомпаниатор. Играем «Стальной скок», объясняю возможности (играем в четыре руки). Производит иное впечатление. Планы - если поставить. Консультируют меня. Присутствует также Оборин, милый и ласковый юноша, напоминающий смягчённого Дукельского. В половине второго ночи Мейерхольды провожали меня домой. Мейерхольд о чистке, вопросы о постановлении такой-то партконференции. Гусмана чистят, собрался весь театр, начали с других, кричат: Гусмана, хотим Гусмана. Я прошу взять на чистку.

С Малышевым, молодым юристом, ловким юношей от Мейерхольда, идём устраивать паспорт. Через верхи? Низы? Самокритика. Главное: надо узнать и уметь. У Френкеля. Тип: внешность еврея и непрезентабелен, но шикарная манера говорить, с подчёркиванием, ударением, ускорением - всё очень ловко. В прошедшем - ГПУ. Сначала будто ничего не может сделать, но потом позвонит и выскажет соображения. Уходим. Малышев - дело в шляпе. Объясняет. Едем ещё выполнить формальности, там же, где два года назад, но теперь многое перестроено - и лучше. В промежутке - кафе, модное. Интересно. Довольно неплохо; кокотки. Строят дома. Я: как приятно. Малышев - это ГПУ строит.

Мясковский у меня. Про Симфониетту: жалеет, что уничтожена старая, но уж так мастерски. В пять часов кончается работа. Обедаем в четыре часа (!) у Мейерхольда. Говорили с Ев.Вальтеровной. Я - по-английски, она обрадовалась. Дома - Олеша. Сдержан, неяркий тип. Отъезд в Ленинград.

Ленинград. Штаны унесли. Узнать можно мало. Асафьев - невралгия, но я должен немедленно приехать. Мне не хочется сразу законопачиваться в Детское. Еду в «Европейскую». Огромный номер, как в прошлый раз, но меньше нет. Расхаживал и думал, что будто никому нет дела. Но я же сам так устроил. Звоню Дранишникову. Восклицания, он утром в театре, а дома с половины четвёртого, уговорился, что приду в это время. Иду гулять: Невский. Морская, Консерватория, Мариинский театр. Садовая - гулял час. Тепло, туманно, чуть грязно. Вернувшись, звонил Лидусе; немного страшно: не отвечала на письма. Она сама у телефона, суха. Когда узнала - восклицания, я обещал прийти вечером. Звоню Демчинскому (прошлый раз не позвонил). Он сначала не мог понять, кто это, потом: приветствую вас. Я спрашиваю, можно ли приехать и отправляюсь. Он не удерживается от шпильки по поводу «Европейской» гостиницы:

- Сановники останавливаются только там.

Я:

- Пора бы бросить это, Борис Николаевич.

Он почти не изменился, чуть похудел и постарел, зато ВФ даже помолодела, покрасила волосы. У него такая же спокойная и красивая речь, я стараюсь быть скромным и стираю своё «я», чтобы не провоцировать ироний. Живёт ничего, второй сын погиб, (о четырёх часах в день, сидит два месяца, доволен).

Ленинград ещё красивее, подёрнутый флером.

Несколько воспоминаний о Борисе Николаевиче [392] Башкиров. , Элеоноре, но мельком. Обещаю зайти поиграть в шахматы, а пока пора к Дранишникову. ВФ, обыкновенно колючая, сегодня была совсем мила. Проезжаю мимо 1-й Роты, дома не узнаю, перекрашен.

У Дранишникова активное настроение: первый ленинградский, а то и СССР дирижёр, погрубел внешне, жалобы на трудность работы, директор Любимский, самокритика, все боятся друг друга. В Филармонии развал: он не дирижирует, Малько за границей. Кормил обедом, вкусные рябчики, нелепое время – половина пятого. Домой, затем к Лидусе. Хорошо ходят трамваи, много, скоро (из-за малого уличного движения). Лидуся постарела, потеряла фигуру, больше изменений за эти два года, чем за те десять. Масса рассказов о сёстрах, о Лёве, моих с Максом письмах и телеграммах. Муж молчалив и корректен, показывался от времени до времени. Барков вышел к чаю, сидел в уголке, помрачнел. Я старался быть внимательным.

В Детском у Асафьева, который в конце концов здоров, но боится выходить. Сначала стонал, паникёрствовал, и в конце концов действительно выходило, что он в безвыходном положении. Оживился с музыкой. У меня тяжёлая голова и я уходил гулять на час, один. Приехал Попов, играл симфонию и сюиту, но мне не очень понравилось. Есть рука Скрябина, а хотелось бы больше ясности и чистоты строения. Если бы Дягилев дожил и выписал Попова, как он собирался по нашему наущению, то вот бы ругался. Про Largo Попов сказал, что чем же это не пролетарская музыка: и мелодичная, и простая (может быть, слегка иронично).

Вернулся в Ленинград - и вечером в Москву на репетицию «Апельсинов» в два часа дня. Мой визит в Ленинград вышел уж очень инкогнитным, и я даже осторожно спросил Асафьева, не поместить ли заметку в газету или не сыграть ли мне Симфониетту в Филармонии, но он в газетах не пишет, а в Филармонии развал.

Утром приехал в Москву, забросил вещи к Мейерхольду и поехал в Большой театр. Сначала оркестровая репетиция. Играют ничего, но Небольсин так себе, неясный взмах. «Апельсины» давно не слыхал - приятно, много выдумки, хотя много накатано наспех. Сразу переходим на хоровую репетицию. Затем репетиция на сцене под фортепиано. Хор. статисты. Большая сцена заполняется и принимает парадный вид. Дикий, Гусман, Мейерхольд, которого слушаются. Сцена никак не идёт. Дикий в отчаянии. Мейерхольд выхлопатывает ему две добавочные репетиции. После репетиции захожу к Кучерявому, его нет. У Мейерхольда - блины, выдали белой муки по случаю праздников, - всю на блины. Оборин, которого Мейерхольд любит. 1-я Соната средне, но отрывки из Второй очень приятны, прогресс, интереснее, чем Попов, и современней. Малышев сообщает, что паспорт будет к девятому. Браво, как вышло так легко? Или ещё не вышло? Письма от Пташки, приятно. Вечером Мейерхольды и я на митинге (сначала на «Кармен», второй акт, в ложе дирекции) в их зале; на сцене стол и кто? Сначала речи в высоко-вульгарном стиле, но интересен приём в партию. Мейерхольд провоцирует, чтобы заставили меня играть, когда же указав ему на руку, успокаивает, что никто не понимает, а важно, чтобы я сыграл хоть восемь тактов. Знакомит с Аграновым. Сдержанно любезен. Довольно красивое лицо. После объявления о моём присутствии зал хлопает (громко). Я играл, кое-как выходит (три недели не играл), левой играю только piano.