Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Доклад в Большом театре (бывшее фойе царской ложи); человек пятьдесят. Я не знаю, о чём говорить: Дягилев, главным образом, немного об Америке, Бельгии, Англии. Масса вопросов, часа полтора. О «Стальном скоке»: почему советские, английские машины и прочее - группа пролетарских музыкантов. Могу ли я написать оперу на тему гражданской войны; нет; мой мотив невразумителен (на другой день: «Чистка Прокофьева», модное слово). Александровский благодарит - удивляется терпению.

Катя, Алёна (Раевские), Катя Игнатьева у меня, выселение; записка о матери и отце. Предложение в Харькове, но без валюты. В театре учат бегать. Пташка просит купить меха. Упражняюсь и обедаю у Мейерхольда. Там звонят с приглашением на пятницу (зовут к себе на вечер). Командарм, сижу с приехавшим Радловым. Неплохие стихи, но полное непонимание сцены, автор Сельвинский. Декламация с музыкой: то, что я имею ввиду развить. Пафос последней сцены. Как хочется написать оперу или декламационную пьесу с пафосом, но где искать пафос. Развить. Три ящика Радлова. В антракте в артистической норвежский посол с женой, он очень славный и Коллонтай, ещё не старая, но уже не молодая, когда- то, вероятно, хорошенькая. Со мной сдержанно любезна.

Первая репетиция. Радиоконцерт (устроен через Держановского, из моих сочинений, я дирижирую три номера из «Апельсинов», пятьсот рублей). Первое исполнение Симфониетты. Сараджев, который в восторге от того, как она сделана, репетировал всё время. Зал с ужасной акустикой. Струнных мало, а покрывают деревянные, между тем в радио наоборот, так что или залу, или эфиру, а вернее, обоим плохо. В конце концов кое-как урегулировали, но всё же оркестровая звучность без прелести, без обертонов, оскопленная. Сараджев занимается всю репетицию, и я сегодня не репетирую. После репетиции иду в Музсектор разговаривать с Юровским. Трёхлетний договор истекает через полтора месяца. Возобновляем автоматически. Юровский мил, говорит о Мясковском, о плохом отношении к нему, идеологически неподходящ, время уезжать из России, а то останется без заработка. Я: в Германии я не имею связей, во Франции Мясковский не подходит. Идея об Америке.

С Лелей меха. Леля понимает толк, но трудно, и часто полушепотом. В семь часов встречаемся у Мейерхольда, вся ложа: их двое, я, Мясковский, Радлов. Оборин и Петров-Водкин. Шествие. Первый акт проходит ничего, но вяло: второй очень красиво (толпа на сцене), но Принц смеётся искусственно, раздражает. Заходит в конце акта в ложу Гусман и ведёт меня за кулисы. Чествование перед занавесом, венок, надпись, артисты аплодируют. Третий и четвёртый - неплохо, но бег, конечно, не выходит. В антракте в ложу приходит Шебалин. Ужин в клубе, близ Тверской. Пока ждём разгримировывающихся артистов, журналы со всего света.

Ввиду позднего ужина и ранней репетиции - не выспался. Сегодня репетицию начал я. Работать почти не пришлось: номера лёгкие, общеизвестные: в оркестре многие из Персимфанса, к тому же с автором очень стараются. Затем Сараджев Симфониетту и Скрипичный концерт. Первая очень подтянулась, второй плохо: Сараджев и скрипач не сговорились, а Сараджев глохнет. «Мимолётности» для четырёх духовых, переложение гобоиста. Очень мило, а кое-что тут ж е исправляю: можно напечатать. Беседа о заказе оперы. Я цитирую Радлова. Агитопера не обязательна, нужно лишь, чтобы не шла в разрез с эпохой, и желателен пафос. Упоминание о Евразии. Я изумлён. Найдут валюту. Всё это даёт новый поворот делу, особенно по сравнению с разговором с Радловым. В результате интересных разговоров еле поспеваю домой, куда приходит Мясковский: быстро закусываем с ним и едем к Жиляеву. Я зондирую про Америку (преподавать), но Мясковский не ухватывается за идею (не сознаёт положение или оно неверно освещено Юровским?). Почему Мясковский затащил меня к Жиляеву? Еду, однако, послушно. Жиляев странный человек. Играю сначала «Вещи в себе». Затем заставляет меня играть более часа – от первых опусов, от которых я в значительной мере готов отказаться. Не так интересуясь последними. Возвращаюсь домой и ложусь спать. В пять – к Мейерхольдам, где должен обедать и Мясковский, но он обманывает. Уговорились сначала обедать у Мясковского, но замялось. Малышев говорит, что Мясковский просил аванс в Обществе авторов и ему не дали, так что обедать не пригласит: нет денег. Иду на «Клопа». Я его уже кусочками слышал от Маяковского в Париже, и тогда впечатление было скорее неприятное. Сейчас я убедился, что в самом деле пьеса грубая, а с точки зрения сцены не слишком изобретательная.

Появился Миша, познакомил со своей довольно интересной приятельницей, осматриваем вместе музей театра со всеми постановками Мейерхольда. Не досмотрев «Клопа», в Большой театр - играть «Стальной скок», в десять часов. Тот же зал, где делал доклад. Сыграли «Скока» довольно бойко, в четвёртый раз с тем же аккомпаниатором, немного переколотили. Предварительно меня просили рассказать содержание. Вместо содержания я рассказал об идеях Дягилева, Якулова и моих при сочинении: пластика - сначала искали от спорта, теперь от машин, костюмы и лица - новизна их для Запада. Однако много приходилось делать иначе, чем хотелось, и, разумеется, при постановке в СССР многое должно быть истолковано совсем иначе, чем в западной постановке. После исполнения мне задавали вопросы. Все в зале (человек шестьдесят), я на эстраде за столом; ещё на эстраде Мейерхольд, секретарь и председательствующий истопник или монтёр, впрочем, довольно ловкий. Вопросы (всех штук тридцать-сорок) разделились на деловые и на крючковатые. На деловые отвечать было легко, и я часто говорил с увлечением, когда дело касалось интересных воспоминаний в постановке или интересной возможности. К крючкам (почему нет тем, нарождённых революцией, а есть в перемене декораций, есть церковные мотивы; на какие фабрики ходил Мясин: пролетарские или капиталистические) я привык после вопросов третьего дня. На них я отвечал то обстоятельно, то начинал дерзить, когда вопросы выводили меня из терпения. Вопрос одной девицы: может быть, я не поняла, но комиссару браслеты даны в юмористическом виде. Как объяснить такое отношение автора к нашей действительности. Я: в вашем вопросе правильно поставлена первая часть - то, что вы ничего не поняли. Ирония касается только папиросников и противосоветского оратора. Неудачно выступил Беляев (другие уехали, а он вернулся). Гусман в публике раза два выступал в защиту, но на него нападают. Заключительное слово Мейерхольда, оговорённое, что возражений не будет. Какое дело, как шёл балет на Западе? Нас должно интересовать, как мы его сделаем здесь. Несколько проектов. Что касается фабрик, то я это считаю со стороны вопрошавшего товарища полной политической безграмотностью. На этом мы закончили наше заседание. Вой при «безграмотности». Вторая чистка Прокофьева!