Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Едем ужинать к Держановским: Асафьев. Мясковский, Половинкин, Сараджев, Мейерхольды. Мясковский делает несколько интересных замечаний по поводу ретушей в Симфониетте. Возвращаемся пешком в третьем часу с Мейерхольдом и Асафьевым [393] Я с Асафьевым сзади; Мейерхольд шагает степенно с женой спереди, а Сараджев рядом с ним, что-то подробно ему рассказывая и, видимо, подлизываясь. (Прим. автора). . Тепло, ветрено, сыро - совсем март. Расстаёмся на Тверской, но в три часа Мейерхольд звонит, что есть два письма от Пташки и одно спешное из Берлина.

Спал в сущности четыре с половиной часа. С утра начали являться люди: брат Марии Викторовны (сто пятьдесят рублей от MB и поразившая его новость о нашедшемся муже); Анна Петровна за вещами для Шурика и Кати, люди за фотографией, за нотами от Пшибышевского (всё-таки какое свинство со стороны Ленинградской Консерватории!). В десять Лопашев, а затем Держановский. Я деликатно назвал цену в шесть тысяч долларов, смогу начать первого июля, возьмёт год, но нельзя заключать контракт без сюжета. Он говорит, что считает сумму возможной, во главе Радио стоит старый партиец, который желает моего участия. В крайнем случае валюту испросят в Политбюро. Просит прислать книги о Евразии, ему можно. Хочет Асафьева ассистентом. Беседа длится два часа. Затем захожу к С. Городецкому, которого третьего дня встретил в Драмсоюзе. Про него говорят плохо: он подлизывался к коммунистам, даже травил свою братию-писателей, но потом сам как писатель сошёл со сцены. Зашёл я по старой памяти (Скифский балет) и потому, что он жил как раз, напротив. Необычно интересная квартира, на Красной площади, где вершились тайные дела при Годунове. В стене предполагают замурованных людей. Своды, старинная обстановка. Но неуютно. Он говорит о либреттах, захватывает меня, я прошу присылать, не хочу агитки, антирелигиозных выпадов и беру право перекраивать.

Спешу к Мейерхольду за письмами, затем с Лелей за шубой. Пальто подбито на славу, как всерьёз. Но вес! Тут же Малышев. Расплата проходит гладко и прилично: 1240 рублей. Но Леля говорит, что хороший мех. Визит Александровскому и Френкелю. Последний на этот раз незначителен, стоял среди комнаты, небрит, с прыщом на носу. За столом он выглядел вельможей. Домой: Асафьев и Мясковский. Подарки. Малышев с билетом. Не дозваниваюсь до Цейтлина. Передаю Малышеву галстук для Цейтлина. Мясковский: это всё равно, что сказать собаке «здравствуйте» (цитирует Маяковского). Мясковский даёт доверенность на подписание контракта на его Симфониетту. Выходим вместе. Я - обедать к Мейерхольду. Деревянная игрушка. Малышев заезжает с автомобилем. На вокзал. Спальный вагон. Провожают: два Мейерхольда, два Гусмана, Асафьев, Мясковский. Анна Петровна с Алёной, Сараджев, Леля и Екатерина Васильевна (Держановский раскис): цветы и конфеты.

В 6.40 поезд отходит. На улице слякоть и дождит. До апреля.

Сначала один в купе. Утром Негорелое. В таможне очень милы. Переезжаем границу. Жаль расставаться с СССР. Цель поездки достигнута: я ясно и определённо укрепился. Поляки придираются к икре, которую я везу для Вебера, заставляют положить её в сундук транзитом. Целый день едем по Польше. В России снега не видел - так здесь. Опять один в купе, догоняю дневник. Вечером гуляю по Варшаве, которая приняла столичный вид, архитектурой напоминает Ленинград, но тот задуман много раз шикарней.

Берлин. Солнечно, чисто. Думал, что много дел, но всё вышло иначе: магазины закрыты: праздник поминовения усопших: весь город берёт цилиндры на прокат и отправляется на могилы своих родителей. А я хотел портфель (выпросил Держановский). Вебер болен: Клейбер, назначивший свидание по поводу «Игрока», сегодня занят (свинья). Завтракал с Таней Раевской, а затем ходил по Берлину (что очень трудно в тяжёлой шубе), и догонял дневник, сидел в кафе.

Выехал в десять часов вечера с Nord Express, благо билет купил до Парижа на рубли, в отличном маленьком купе. Везёт: от самой Москвы еду в отдельном купе.

Боялся французской таможни: аппарат Цейса и мех. Но даже ничего не смотрели. А в соседнем купе у немца что-то нашли.

Встречала на вокзале Пташка. С ней исключительно нежные отношения. Братику одиннадцать месяцев. Ему в двери повесили качалку, и он, отталкиваясь ногами, раскачивается без конца: как не сделается морская болезнь!

Ближайшие задачи и планы: двадцать четвёртого декабря уезжаем в Америку. До этого двадцать девятого ноября - реситаль в Турине: приготовить программу; летом я вчерне всё приготовил, но из-за руки играл только в последние дни пребывания в Москве. Двенадцатого декабря 2-й Концерт в Амстердаме (повторить) и двадцать второго декабря мой фестиваль в Париже - повторить 3-й Концерт. Также вспомнить Первый, который играю в воскресенье по приезде в Америку. Итак, главным образом, игра на рояле. Но всё-таки выходит не более двух часов в день, а чаще полтора. Затем всякие паспортные и прочие накопившиеся дела. А в свободное время - корректура клавира «Игрока», неуклонно, по несколько строчек в день.

Двадцать восьмого, когда я совсем собрался в Турин, неожиданная отмена по телеграфу и телефону. Глупо, но финансово это теперь касается Вальмалета, а не меня. Однако, так как я совсем собрался в путь, то вместо Турина я поехал в Брюссель посмотреть ещё раз «Игрока» - со вставной сценой. На этот раз спектакль несколько разочаровал меня. Публика была сдержанна, детали не доходили или не исполнялись, слышно было плохо (виновата акустика зала). Режиссёр, конечно, второстепенный. Некоторые актёры хороши, другие чурбаны. Вставная сцена вышла очень кстати.

А вообще пора писать новую оперу. Много думал о принципах оперного письма. Каждая сцена должна иметь форму, т.е. иметь не только сценическое, но и чисто музыкальное оправдание. Голоса должны петь, и не только петь, но часто ритмическое начало должно быть перенесено в пение. Ювелирная (слишком мелкая) отделка пропадает и смазывается: важнее верность и изобретательность больших линий.

На другой день сидел четыре часа со Спаком, выправляя французский перевод. Был на концерте, где в первый раз исполнили симфонию Набокова (приятно) и Симфониетту Маркевича. Последний начал по-юношески свежо, но дальше уморил однообразием и покражами из «Весны священной».

По возвращении в Париж первого декабря - в концерте OSP. Мой первый визит в концерт в этом сезоне - и первый раз в царстве Плейеля после ухода. Эффект неожиданный: вся администрация и сами Лионы страшно предупредительны. Первое исполнение «Обады» [394] «Aubade» («Утренняя серенада») - хореографический концерт для фортепиано и оркестра. Пуленка, автор у фортепиано, и первый раз слышу его как пианиста (для композитора даже здорово: лучше Стравинского, Дукельского, Мийо). Музыка не очень плохая (или приучил), кое-что даже мило.