Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Ночь у Мейерхольдов, царские простыни, дивно провалился.

Суточные блины. В одиннадцать часов репетиция, сцена и оркестр, без костюмов. Встречаю Рабиновича, очень ласковая встреча, обещает подарить эскизы, говорит об американских планах. Опять парадный вид репетиции, оркестр ничего, хотя Небольсин делает промахи, например, вступление Марша. Серая толпа на улице, но есть красивые лица в театре и вокруг него, у спального вагона - провожающие.

Назад к Мейерхольду, грибы со сметаной. В пять часов к Литвинову, но не знаем - обед по-московски. Литвиновы на новой квартире, купили, тесно, но современно. Е.В. оживлённая, со мной по-английски, спрашивала про Пташку. Мейерхольд тоже оживлён, чуть искусственен - у министра. Дети ничего, а дочка прямо красавица. О чистке, логически, боится. Выезжаем вместе, Литвинов подвозит. О приёме меня седьмого, но я уезжаю, а если бы захотел остаться, то фрак в сундуке, в Ленинграде. О новой форме, которая вводится в Наркомате, несколько военная. Уезжаю в Ленинград в 9.30.

Подняв утром занавеску, увидел солнце и белый снежок, выпавший за ночь, но, к сожалению, тающий. Hôtel d'Europe, номер на этот раз так себе. Как уговорено (написав предварительно Пташке) - в Филармонию напротив, вызвал Асафьева, с ним сначала пошёл пить кофе (кофе дурной, а пирожки вкусные, хотя бурые), потом по городу в Консерваторию. Вольф ласков и не совсем на своём месте. Николаев, Тюлин. Рояль увезли. Прошлись по Консерватории. Многие ученики бегут, заглядывали в кабинет. Кто директор. При выходе - Оссовский, постаревший. Идём опять с Асафьевым гулять по городу, набережные, дворец зелёный, но полинял. Петербургская сторона. Асафьев возвращается на занятия, а я ещё по Каменноостровской, затем беру извозчика - к Дранишникову.

Обед. О «Черевичках» - перевёрнуты, должно быть хорошо. Смотрю «Вакулу», интересно в связи с моими переделками, но мои значительней. Тюлин. Разговор о «Носе» Шостаковича. Отсутствие материала. «А вы послушайте в оркестре». Впечатление: общий стон.

Письма и программа для Нью-Йорка, поэтому вышел на улицу в половине одиннадцатого. Праздник. Невский запружен демонстрантами. Импозантно. Идут медленно, много красного. Освещённые трамваи до того заряжены, что просят не трогать; радио с ударными.

Иду к брату Нувеля. Проходя Кирочную - дом Мещерских. Он импозантен, хорошо сохранился, внутри занавески и зелень. Брат Нувеля - старичок, учитель пения.

В Детское. Извозчик отказывается - через Неву не проехать. Я: через Октябрьский вокзал. Приезжаем за две минуты, хвост в пятьдесят человек. Я без билета, штраф в восемь раз. В Детском хороший воздух, но грязь. Асафьева снимаю. Разговоры о его переводе в Москву. Он пытается защищать симфонию Попова. О CS мало разговоров, хотя он про accident сказал, что сразу понял в чём дело. О Мясковском, его религиозных взглядах. Асафьев говорит, что Мясковский ни с кем об этом не говорит и невозможно упомянуть об этом, но, видимо, здесь скепсис и большое болезненное пустое место в жизни Мясковского. Мнения о 2-й Симфонии.

Уезжаю в Мариинский театр. Как я всё-таки люблю его и насколько он роднее, чем Большой. Публика - не разберёшь, кто и как относится. Интеллигенция одевается под рабочего. Радлов - речь о «Борисе Годунове» в новой передаче, ловко притянутой за волосы, выдвинут народ. Новая редакция «Бориса», в первый раз слышу. Плохо оркестровано. Звучат, собственно, только массовые сцены, благодаря умению владеть хором. У Пимена вставлен хороший кусок, но непомерно удлинён. В антракте хожу по театру, наблюдаю публику. Оркестр в антракте - ужасно, но, кажется, весь спектакль куплен. Захожу к Дранишникову.

После спектакля разговор с Любимским, еврей, молодой, невразумительный, не сравнить с Экскузовичем. Разговор был миролюбивый. «Апельсины» готовы хоть сейчас возобновить на рубли. «Игрок» - в будущем году и тоже на рубли. Иду с Радловой и Дмитриевым на Дворцовую площадь: репетиция массового действа Радлова. Не пропускают, только по паролю. Прожекторы. Простыня (парус) на арке. Любопытно как обстановка, но как репетиция – ничего интересного. Возвращаюсь во втором часу.

Зашёл к Кате Шмидтгоф (сначала забыл и фамилию, и адрес), застал мужа и сына, невзрачные. Потом у Демчинского, подарки: перчатки, с которыми он снимался, и ей духи, она даже вспыхнула как девица. Опять беседовали. Играли в шахматы, у обоих пропала воля к выигрышу. Ничья. Я спешу, так как за мной зайдёт жена Радлова. Получаю билет на вечер. В гостинице: заходят сразу Лидуся с мужем и Катя Шмидтгоф. Лидуся, снова похорошевшая. Катя как-то раздалась лицом, подурнела, жалуется на плохие лёгкие.

Иду на действо. Скамьи правительству, народ сзади, холодно. Автомобили заводов, школьница, рабочие вроде Маяковского, дымовая завеса, тревога, скачут, произнесение обета (Радлов в громкоговоритель, потом все), фейерверк. Спешу в отель, Демчинский, мелкие поручения.

Отъезд, Катя Шмидтгоф на вокзале.

Самый скорый поезд, но опаздывает на час, а я на репетицию. Номер в «Б. Московскую», теперь Grand Hôtel, а Держановские не могли.

Репетиция: сцена и оркестр, без костюмов. Дикий выбивается: очень неустроенный и распущенный театр. Утечка декораций.

Обед у Гусмана. Мейерхольды хотят непременно попасть на премьеру у Таирова; не прислали, звонят, и Мейерхольду, и Гусману, и на моё имя: не получаем. Идём в кино на «Обломки империи» - провинциальная вещь, не дай Бог попадёт за границу.

Решил, наконец, упражняться на рояле, как будто не так плохо, левое mezzo-forte повышенное после piano. Пишу письма и открытки, смотрю «Три апельсина» к предстоящему дирижёрскому выступлению на Радио (семнадцатого). У Анны Петровны, Надя, маленькая Соня, выселение. Обед у Держановских: Мясковский, Сараджев. Играл «Вещи в себе», доходят постепенно: играл по четыре раза. Приходят Половинкин, Яворский, Протопопов и некоторые, которых я не знаю. Рассказываю Половинкину про Дукельского. Играем с Мясковским 3-ю Симфонию в четыре руки: первая и вторая части выходят хорошо, третье ещё не переложена (её взял Шебалин), четвёртая выходит средне. Возвращаюсь в два, а в половине восьмого утра в гостинице поднимается шум - не высыпаюсь.

Генеральная репетиция. Но хор не играет, и, по словам Дикого, нет силы, которая может сдвинуть его, и иные лишь машут руками, как дешёвые куклы. Принц мудрит с Принцем, а надо делать его просто, задорно, весело, а иногда акварельно-лирично. Мейерхольд возмущается порядками сцены и сложностью декораций Рабиновича - длинные антракты.

С репетиции - к Моролёву; еле вылез из трамвая, такая толпа. Старшая дочь замужем за комиссаром, кавказцем, недурён. Перелом в разговоре. Шахматы - ничья. В «Вещах в себе» Моролёв ничего не понял.