Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Путь Париж - Антверпен, а вечером концерт (клавирабенд) по приглашению Nouveaux Concerts. После концерта отличный ужин у Фестера. где старые знакомые по моему визиту в 1923 году.

Я немного дулся на Антверпен за то, что не играли после 1923. но это неверно: последние два-три года - каждый сезон по оркестровой пьесе: в прошлом году «Три апельсина», в этом «Классическую» Симфонию.

Вернулся в Париж - и прямо на фестиваль Стравинского. Это новые концерты Сиохана в небольшом, но новеньком зале, полном публики.

Программа без новинок. «Пульчинеллу» Сиохан дирижирует скорее плохо. Сам Стравинский играет свой 1-й Концерт, который окончательно мне не нравится. Но играет Стравинский бойко.

После концерта вино и закуски у Судейкиной: Лифарь, Сувчинский, Ларионов, Артур Рубинштейн, Лурье, Пайчадзе и прочие. Стравинский в отличном настроении и рассказывает неприличные и еврейские анекдоты.

Завтрак у Артура Рубинштейна. Стравинский с Судейкиной, я с Пташкой и красивая чилийка. Рубинштейн снимает на верху Монмартра маленький домик с садиком, очень занятный. Завтрак вкусен и подан на серебряных блюдах. Рубинштейн заявляет, что горд, принимая нас. Но не доканчивая, мы срываемся - на лекцию CS. Лекция бледнее прошлой, или мы сами виноваты - не удалось переключиться в иную атмосферу после завтрака Рубинштейна. Затем - домой, где Лифарь, Ларионов, Нувель. Я играл балет, который очень нравится. Минутировали отдельные номера. А сюжет ещё окончательно не додумали.

Послали гору поздравительных карточек - главным образом в Америку, тем, кто entertain [420] Принимал, развлекал (англ). нас и оказывал нам внимание во время последней поездки.

Неожиданно позвонил Капабланка, откуда-то достав наш телефон. Я стал звать его обедать, а затем мы с ним поехали в английский шахматный кружок, где он давал сеанс. Усадили и меня играть, но моя былая слава в сеансах одновременной игры, видимо, безвозвратно померкла: всю партию пришлось «отбиваться», пока не проиграл. Одновременно вдруг проиграли и все остальные доски. Результат: из восемнадцати партий Капабланка выиграл восемнадцать. Затем мы с ним гуляли по Champs Elysées, болтая по-приятельски. Об Алёхине, конечно, ни слова. Дул холодный ветер, и я попросился домой. Капабланка смеялся, что он, уроженец тропиков, меньше боится холода, чем я.

Ёлка для детей и подарки: мамаша братику, Святослав Эльзе, Эльза Астрову, словом, все всем, только я ненавижу придумывать подарки.

Ничего особенного.

Рано утром выехал в Gand, куда приехал в два, и прямо на репетицию. Дефоу, дирижёр, оказался моим поклонником, играл «Скифскую сюиту» в Милане, Риме, Брюсселе. Вечер провёл спокойно, гулял по тихому Генту, в десять вечера спящего мёртвым сном. Впрочем, в одном переулке я набрёл на питейное заведение, из которого неслись музыка и смех, а за прикрытыми ставнями сиял свет. У одного из окон, вытянув шеи, смотрели в щель две старухи. Вспоминали молодость? Или искали, нет ли сыновей?

Утром репетиция, вечером концерт. Зал набит и все мои три вещи (2-й Концерт, сюита из «Апельсинов» и «Классическая» Симфония) имеют трескучий успех. Вот тебе и сонный Гент! После концерта сидели в ресторане и пили шампанское: Дефоу, я, дирекция.

Обратный путь в Париж. Делал переложение «Классической» Симфонии.

У нас ёлка: дети и большие. Среди последних - старушка Мейндорф, которую я привёз и отвёз в автомобиле. Старушка замечательная, свежая - со всеми нашла о чём поговорить. Я пускал кинематограф с нашими летними фильмами, которые имели больший успех, чем взятые напрокат.

Снаряжал толстый пакет материалов для Подоли - на случай, если тихоокеанское турне состоится.

Новый год встречали у Самойленок четыре супружеские пары: Самойленки, Пайчадзы, Тестенуары и мы, вскладчину. Мы принесли шаманское, икру, ананас. Пайчадзы индейку. Тесты - паштет etc. Очень мило встречали.

Весенний день - ездил днём в Медонский лес. Время от времени шёл дождь, но тем в лесу ароматней. Сидел, раскрыв окна, в автомобиле и читал: 1) Christian Science, 2) «Капитал» Маркса, сокращённое изложение по-французски.

Докончил проставлять оттенки в сонатинах и отослал их в гравировку.

Обедали у Шалонов. ещё Самойленки, в честь которых, как винных знатоков, редкие вина - немецкое 1875 года и прочие. Любопытно, но в общем я равнодушен.

Почти кончил Ор.55 [421] 5-й Концерт для фортепиано и оркестра. , т.е. сочинение музыки, но ещё порядочно отделывать. Не вышла ещё кода: не смыкается, трудно. А именно её хочется сделать хорошо.

Вечером ходили слушать по радио у Цедербаума 3-ю Симфонию, которую играли в Берлине. Четверть Симфонии слышно было хорошо, в остальном мешали помехи - и получилось только раздражение. Из скерцо ничего не вышло.

Концерт Горовица. Какой изумительный пианист; с усыханием Рахманинова, пожалуй, первый. Сколько градаций нежности, особенно, когда играет Листа!

Видел Набокова; я от него в стороне. Он жал Пташке руки и спрашивал, почему я так отношусь к нему.

Бридж у меня: Кепин, Alland и приведённый Кепиным Старосельский. Хотели до двух, но вышло до четырёх, хотя мне и хотелось спать. Я подхожу к бриджу шахматно, т.е. меня интересует не случай, а комбинация. Сегодня я обратил внимание на концы розыгрышей: средней руки игрок подходит к концу, как Бог на душу положит, а настоящий очень часто подводит игру к выгодному концу.

Ида Рубинштейн, которую я не встречал почти два года, вдруг пригласила меня к себе и возобновила разговоры о заказе балета. Приятная новость. А то по «мировому кризису» никто ничего не заказывает. Но я отошёл от идеи библейского сюжета, как предлагал ей два года назад. Мне кажется, что балет надо делать чисто танцевальный, исходя из музыки, специально для танца написанной. Ида же наоборот мечтает о библейском.

Возвращался домой в очень хорошем настроении и мало обратил внимания на народ, группами стоявший на улице. Вернувшись домой, узнал, что пока я разговаривал с Идой, убили президента Думера.

Стрелял русский. Очень неприятно.

Раненый вчера президент умер. Зря ухлопали старика. Неизвестно, зачем русский дурак сунулся, а теперь русских будут притеснять.

Нет, балет надо делать лёгкий, танцевальный. Очень удалась темка.

На чае у Дюбоста познакомился с Афиногеновым, молодым автором «Страха», пьесы, идущей в Советской России на девяноста сценах. Он недавно из Москвы, но всё же падение пролетарских музыкантов произошло после его отъезда. Он подтверждает большие перемены в курсе музыкальной и писательской жизни. Афиногенов мил и прост, чистый и ясный взгляд.