Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Конкурсная вещь - Фантазия Шопена, и слушать её одиннадцать раз было скучновато. После двухчасового конкурса был объявлен перерыв, а затем публичное чтение с листа, для чего специальная пьеса была сочинена Парейем, и нам, экзаменаторам, розданы экземпляры для слежки. Надо сказать, читают они отлично, но в исполнении Фантазии ни один не выделился, хотя все играли очень прилично. Во время чтения я занимался тем, что выуживал ошибки из рукописи, лежавшей передо мной, и нашёл, правда, не очень страшных, но всё-таки штук одиннадцать, сообщив их всех Рабо и сказав ему, смеясь: «Что, если теперь сказать ученикам, что найдены ошибки, они взбунтовались бы и сказали бы - оттого мы и врали во время чтения!» Рабо смеётся; на самом деле это, конечно, не имеет значения, так как ученики, хотя и читали хорошо, делали по крайней мере сто ошибок на пьесу, из найденных же мною одиннадцати лишь три-четыре могли влиять на исполнение.

После окончания чтения - вотировали, разумеется, за исполнение Фантазии, чтение же принималось как общий показатель интеллигентности. Вотум прошёл не совсем так, как голосовали. Один раз я даже задумался (давать две или три первых премии; я дал бы только одну). Кто-то сказал: «Вам голосовать». Но Рабо сейчас же поправил: «Не торопитесь, у нас достаточно времени».

Если бы мне поручили сочинить пьесу для чтения, то я написал бы им двуголосицу и сплошь из консонансов, но такую, что они сломали бы себе шею.

Вечером у меня собрание Тритона, к которому через меня привлекли Корто, так как он устраивает концерты с малым оркестром и может быть нам полезным.

Так как за зиму мы побывали во многих местах, то наступило время устроить ответный чай. Пташка составила список: получилось человек шестьдесят, хотя многих в него не включили.

Сегодня этот чай состоялся; были приличные угощения и всего человек пятьдесят, среди них Артур Рубинштейн со своей невестой, Пуленк, Согэ, Ферру, Никитина, Саша-Яша, Шухаев, Mme Валери, Mme de Felz и т.д. А вечером, когда все разошлись, осталась своя компания: Самойленки, Пайчадзе, Шухаев, Гончарова, Ларионов.

Пайчадзе сказал, что вчера в издательство заходил Стравинский и говорил: «Серёжа на меня сердится, не пойму почему... Может, я был недостаточно внимателен с его женой; или меня, а не его посадили рядом с Никитиной...». Пайчадзе ответил: «Не думаю, чтобы Прокофьева могли волновать вопросы местничества, тем более, что вы старше его».

Я сказал:

- Действительно, Стравинский был довольно противен в своём ухаживании за Никитиной, но разозлил он меня демонстративной дружбой с Кохно.

Пайчадзе:

- С Кохно - это меня удивляет, а с Никитиной - нисколько: как раз в этот день за завтраком Нувель сказал ему, что у Никитиной лежат в банке двадцать миллионов франков, и это произвело неотразимое впечатление (может будет заказ).

Если вчерашний приём устраивала Пташка, то сегодня у меня возня с приготовлениями завтрашнего бриджевого турнира. Всего восемь человек - лучшие из тех, с которыми я играл в течение зимы. Турнир, таким образом, - итог сезона. Было сосредоточено до пятидесяти колод. Так как игра происходила обыкновенными картами на двух столах, то сегодня их подбирал Астров, чтобы во время турнира не было задержки. Подобрал он без всякого задания, просто сдавал, но среди игр было включено несколько каверзных из прошлогоднего турнира, а также шесть заданных положений из журналов, что придало некоторый яд всему состязанию, так как в каждом сложном положении все начинали думать, что это как раз задача.

Днём я ходил к Идке, где Валери и Серт. Валери опять сдал позиции и готов делать Семирамиду. Мне он сказал: «Не думайте, что это будет живописная Семирамида Древнего Востока, которая всех отталкивает; меня интересует психическая и духовная сторона». Я не стал сопротивляться. Надо получить заказ, а за сюжет пусть отвечает Валери.

У меня есть материал для 6-й Сонаты, которую я никак не соберусь сделать. Этот материал я использую для Семирамиды, но так, что буду иметь ввиду и сонату. Вернее, сонату я буду иметь больше ввиду, чем Семирамиду. Вечером у нас обедали Афиногеновы, которых мы побоялись пригласить на вчерашние буржуазные сборы. Афиногенов подарил мне свой «Страх», а я ему фотографию, оба с трогательными надписями.

Турнир начался в приподнятом настроении. К трём часам все были в сборе, и я сказал речь о принципах, на которых устроен турнир: главным образом о справедливости расписания, о том, что результат не зависит от плохой и хорошей карты, и о мелких правилах, которые надо соблюдать. В прошлом году оценка производилась после каждой сдачи по специально выработанной мною таблице сравнения результатов. Сегодня сравнение производилось по обыкновенной бриджевой записи после каждых шести сдач, при расставании двух партнёров. В первом туре я играл с Мейндорфом и сразу попали на заданное положение, которое предложил Астров. Играли мы очень тщательно, но в результате не могли выиграть против сильнейшей пары Тихомиров-Кепин.

Во втором туре Кепин и я играли душа в душу, с редкой удачей, и выиграли большой удар. В третьем я с Феврие, не особенно согласно, но всё-таки выиграли. После этого выяснилось, что Феврие на первом месте, я на втором. К удивлению, Альтман был в хвосте: он в первом туре проиграл благодаря ошибкам партнёра, проявившего невнимательность и приехавшего на турнир с вкусного завтрака в подвыпившем состоянии. Во втором туре Альтман разгорячился и сам наделал ошибок. Взлетев на второе место в таком сильном составе, я постарался не закидываться, а проявлять максимальную осторожность, чтобы сохранить положение. Я действительно после этого проигрывал, но ничтожно, и другим, шедшим зигзагами, не удалось меня обогнать. Так и кончилось: Феврие - первый, я - второй, Тихомиров - третий, Кепин - четвёртый. Конечно, первые двое незаслуженно высоко, но Феврие в этот день играл отлично, я же взял осторожностью. Кепин был огорчён, но он играл сегодня нервно. Очень огорчён был Мейндорф (третий с конца).

Турнир окончился в девять вечера. Я дико устал. Жаль, что не было Алёхина, но он в путешествии.

Я решил отправиться на несколько дней на острова в Ламанш, про которые говорил мне Dumesnil: посмотреть средневековый уклад, погулять, побыть с собою, почитать Christian Science; кстати, Пайчадзе вручил мне корректуру сюиты из «Игрока» - можно было заняться ею во время поездки. Время тоже выходило удачное: оркестровку музыки Ор.55 я кончил; а за Идку ещё рано приниматься: нет контракта, и Валери обещал приблизительные наброски либретто через неделю.

День ушёл на визы, узнавания расписания пароходов и ликвидацию писем.