Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Кусевицкий, который был в Лондоне, сказал, что он готов печатать мои сочинения, и даже в большом количестве, но гонораров платить не может. Зато предлагал 50% с продажной цены. Он сказал, чтобы те три тысячи франков, которые я ему должен, я послал в издательство в Берлин, и на эти деньги немедленно начнут гравировать мои Ор.31 и 32. Итак, вместо гонорара за сочинения, который я рассчитывал иметь в размере тысяч тринадцати франков, надо платить три тысячи франков. Но 50% - огромный процент и очень уж надо было толкнуть в печать мои сочинения. Поэтому я согласился, и он забрал «Бабушкины сказки» и Ор.32.

Двадцать первого февраля я наконец получил визу (Linette, как испанка, уже имела давно) и в тот же вечер мы выехали в Париж. Провели ночь на пароходе, а утром проснулись в Гавре, на французской территории.

В Париже я не собирался оставаться долго. Это первый раз за долгие годы, что я весною не был привязан за нос к городу - хотелось использовать это обстоятельство и провести весну в деревне, как я уже давно о том мечтал. Надо было выбрать, где именно снять себе дачу: если на севере Франции, то слишком холодно в ближайшие два месяца, если на юге, то слишком жарко в июле. Кроме того, Linette хотела к морю. Значит, или Средиземное море или Атлантический океан. После самых подробных справок о береге Средиземного моря было установлено, что слишком уж жарко будет там в июле и августе. Поэтому решили перекочевать на Бискайский залив и после долгих справок, разговоров и рассмотрения карт, я в первых числах марта отправился в окрестности Нанта. После двухдневных яростных поисков я нашёл в Plage des Rochelets большой каменный дом, некрасивый, весьма просто обставленный, но довольно удобный, без докучливых соседей и у самого океана. Не было элегантности прошлогоднего дома, но зато не было и толкотни. Кроме того, всего три тысячи франков до первого октября, а так как деньги стремительно таяли, а курс доллара не повышался, то я, не рассуждая долго, и снял его. Места было достаточно и для Бориса Верина, и для Сталей, если бы они приехали летом. Я вернулся в Париж, можно было скоро и переезжать - мамины глаза больше не нуждались в уходе доктора и здоровье её было в хорошем виде (хотя видела она всё так же плохо), но тут новое обстоятельство: у Linette доктора нашли аппендицит, и в довольно воспалённом состоянии, прописали ей безумную диету и советовали сделать операцию, чтобы поскорее и навсегда покончить с этим. Обсудили и, решив, что всё равно житья не будет, так чем скорее, тем лучше. Linette отправилась к лучшему хирургу и через неделю он ей сделал операцию. Бедная девочка относилась к событию храбро и только разревелась, когда за нею явились с носилками, чтобы брать в операционную. Операция прошла отлично и через три дня Linette уже быстро шла к поправке.

В Париже я нашёл Дягилева, но он был в расстройстве духа, ибо Мясин бросил его, променяв его, как в былое время Нижинский, на настоящую женщину. Так как Мясин одновременно ушёл из труппы, то у Дягилева лопнул контракт с Южной Америкой, куда они должны были отправиться весною и где Мясин был гвоздём. Поэтому Дягилев решил делать сезон в Париже, а для Парижа нужны были новинки, значит «Шут» и «Свадебка» Стравинского. Я был страшно доволен, но в дальнейшем произошло ухудшение: Дягилев решил делать сезон в Grand Opera, пригласить стариков Фокина и Больма, и возобновить некоторые забытые вещи. «Шут» был отменён. Когда же с Grand Opera у него сорвалось, ибо Фокин приезжал туда не кооперировать с Дягилевым, а конкурировать, то Дягилеву пришлось перекочевать в Theatre des Champs Elysees, и, дабы переплюнуть Фокина, дать новинки, т.е. опять «Шута» и «Свадебку». Трудность заключалась в том, что оставалось всего два месяца до сезона, - и так не много, а опытного балетмейстера не было. Вместо Мясина Дягилев выдвинул двух других своих танцоров, а постановку «Шута» поручил Ларионову. Первый случай, что художник, а не балетмейстер, ставит балет, но Ларионов - хитрый и талантливый мужичонка, и надо думать, что у него что-нибудь есть в голове, раз он берётся за это дело. Во всяком случае декорации его великолепны. Итак, после того, как я потерял надежду на постановку «Шута», дело вдруг наладилось в три дня. Дягилев был со мой страшно ласков, но между прочим ни слова не сказал в благодарность за то, что я посвятил ему «Шута» (в ноябрьском письме). Простое приличие требовало поблагодарить. Я, кажется, отниму посвящение [82] Посвящение было оставлено. (Прим. ред.) .

Половина пятой картины, пятый антракт и вся шестая картина не были ещё инструментованы. Надо было спешить, так как, кроме всего прочего, партитуру требовалось ещё расписать на партии. Поэтому, как только Linette начала поправляться (а лежать ей ещё оставалось восемь-десять дней) я забрал маму и отправился в деревню. Это было двадцатого марта.

От Бориса Верина, которого я по телеграфу пригласил к себе гостить на всю весну и лето, я получил, к величайшей радости, согласие и благодарность. Вопрос за деньгами (я послал ему три тысячи финских марок) и за визой. Перед отъездом в деревню мне кажется удалось наладить и этот вопрос.

В Париже я чаще других (кроме Ларионова и Гончаровой) видел Сталей и Самойленко. И с тем, и с другим большая дружба. Из музыкантов часто встречал Шлёцера, который готовил статью про меня и Prunieres'a, очень культурного француза, издателя «La revue musicale», хорошего французского журнала. Слушал музыку Пуленка и Мийо (из «шестёрки»), кое-что интересное тонет в бездне дурного вкуса.

С Linette мы жили в разных местах, но виделись каждый день. Один раз случилась неприятность: она упрекнула меня, что живя с нею нелегально, я ставлю её в ложное положение, и это уже начинают замечать. Я рассердился. Но по существу, мне было её очень жалко, однако выхода я не видел. Жениться? Это так просто и ясно казалось для неё. Женитьба мне казалась камнем, привязанным к ноге.

Двадцатого марта в половине третьего мы с мамой сели в поезд и в одиннадцать часов вечера были в St.Nazaire, где пришлось переночевать. Следующее утро я истратил на поиск пианино и переписчика. Пианино я нашёл, хотя и не очень важное, а переписчика вовсе не нашёл. Затем мы со всеми багажами на небольшом пароходе переплыли Луару (у самого её впадения в океан) и затем в небольшом, совсем игрушечном поезде, достигли Rochelets, что в 8 км от Луары. Здесь нас встретил сам хозяин и мы вступили во владение дачей. Днём было чудесно, масса солнца, чистый от океана воздух смешивался с запахом сосен и массы цветущих кустов, но ночью холод был адский, и хотя мы пробовали зажигать камины, они больше дымили, чем грели.

Я засел за партитуру и через неделю пятая картина была готова. Переписчика я нашёл в Нанте, куда пришлось проездить целый день. Вообще это пренеприятная обуза с перепиской партий, которую мне навалил на плечи Дягилев! Сам он с труппой в Мадриде и конечно, ему трудно было бы заведовать распиской партитуры на голоса. Там же в Мадриде и Ларионов, который уже начал хореографические репетиции «Шута».