Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Итак, если бы не так холодно (у меня уже болит горло, а у мамы подошвы), то на даче было бы отлично. Но перспектива будущего солнца, скорого приезда Linette (за которой я поеду), а за нею и Бориса Николаевича, заставляет радоваться, что дача нанята на шесть месяцев, а не на меньший срок.

Вечером тридцатого марта я приехал в Париж за Linette и отправился прямо к Сталям, где сегодня происходило его рождение и где Linette уже жила второй день, переехав из больницы. Linette была ещё слабенькой, но уже двигалась довольно свободно, обрадовалась мне ужасно. Отпраздновав рождение и переночевав у Сталей, мы на другой день переехали в гостиницу, я доделывал всякие дела, главным образом по части переписчиков балета, и ещё через день, первого апреля, мы с Linette отправились в деревню.

Первого апреля вечером мы с Linette приехали в St.Nazaire, переночевали там в Grand Hotel и второго утром водворились в Rochelets. Окружающим я сообщил, что Linette - моя жена, как того Linette хотела, чтобы устранить лишние разговоры и косые взгляды. Linette здесь очень понравилось, но поправлялась она всё же медленно, жаловалась на боль в ране, была очень нервна и легко плакала.

В деревне было отлично, впрочем всё ещё порядочно холодновато, особенно ночью. Ложась вечером в постель, мы задавали друг другу вопрос: «Любите ли вы купаться в Ледовитом океане?» и затем с трепетом ныряли в холодные простыни. Цветов была масса, доминировал жёлтый цвет, целые моря жёлтого кустарника jeunets.

Поджидали мы Бориса Николаевича, но он замолк в своём Гельсингфорсе. Я запросил его телеграфом и получил ответ, что он всё ещё ждёт визы. А между тем

Mme Sert ещё семнадцатого марта сказала мне, что всё будет сделано. Я послал письмо Нувелю в Париж, прося навести справку у Mme Sert, но получил ответ, что она не думает, чтобы это было легко. Вот тебе раз! Пока я был в Париже, наобещала мне, а когда я засел в деревне - «не думает, чтобы легко». А Б.Н. сидит и ждёт. Тогда я, пользуясь что Дягилев в Париже и что я только что закончил клавир «Шута» и отправил его для репетиций в Мадрид, сообщил об этом окончании Дягилеву и просил его похлопотать о Башкирове. Через несколько дней Дягилев прислал телеграмму о всяких балетных делах, а кстати присовокупил, что поговорит о Башкирове с министром. Я страшно обрадовался и поблагодарил его телеграммой.

Между тем я много занимался инструментовкой «Шута». Начало шестой картины проскочило легко, но на заключительном танце я завяз, он еле полз, я бился, проталкивая его, словом, это было очень мучительно. Наконец, около двадцатого апреля всё было закончено и я вздохнул свободно. Но переписчики партий были мучителями. Правда, они берут здесь втрое дешевле, чем в Америке, но Боже, что за ужас были партии первой картины, которые прислал мне нантский переписчик с поэтичной фамилией Тристан. Страницы кишели ошибками как муравейник. Исправляя их, я, чтобы найти хоть какой-нибудь исход моей злобе, ставил на листе бумаги палочки, чтобы знать, сколько всего ошибок. Когда же их количество перевалило в четырёхзначные числа, я бросил. Около времени окончания партитуры началось наводнение Rochelets телеграммами: Дягилев, Кусевицкий, Шлёцер, Нувель. Кусевицкий давал двадцать девятого в Париже «Скифскую сюиту» и требовал, чтобы я приехал на репетиции. Дягилев, узнав, что Кусевицкий ставит сюиту за две недели до балета, всполошился и стал слать мне телеграммы на двух листах, подробно объясняя, какой ужасный вред в этом предвосхищении, и что если Кусевицкий сыграет сюиту до «Шута», то чуть ли не и я погибну, и Дягилев погибнет, и весь мир провалится. А мне интересно было послушать сюиту из зала, так как до сих пор я всегда дирижировал её сам. Но, конечно, и с Дягилевым было не время ссориться, особенно, если он обещал похлопотать за Башкирова.

Наконец, двадцать первого от Дягилева телеграмма и другого содержания: не угодно ли немедленно пожаловать в Монте-Карло на репетиции «Шута», дорога и расходы будут возмещены. Во время спектаклей в Мадриде Ларионов сделал ряд репетиций «Шута», затем труппа переехала в Монте-Карло и Дягилев, который уже там, вызывает меня для руководства. Мне давно хотелось туда попасть на эти репетиции и посмотреть на Cote d' Azur, но Дягилев так упорно молчал, что я решил, что ему жалко денег. И вдруг пожалуйте. Я обрадовался, простился с мамой и Linette, и двадцать второго отправился в Париж. Нувель, к которому я отправился первым номером, сказал, что, конечно, Дягилев очень не хочет исполнения «Скифской сюиты» Кусевицким, но как будто теперь уже поздно. А Кусевицкий, к которому я приехал от Нувеля, закричал, что и разговоров быть не может никаких, так как это piece de resistance [83] Здесь: основное произведение (фр). всего концерта - и чтобы я перед Дягилевым валил всё на него. Я был только рад и вместо протестов прошёл всю сюиту с Кусевицким, а в шесть был уже на дороге в Монте-Карло.

Ещё кого я встретил в Париже - это Борис Борисович Гершун. После долгого пребывания в Софии, где он часто встречал Сувчинского, он наконец попал в Париж, но тут очутился без дела и без гроша. Я был очень рад его видеть, но вид у него был растерянный и вскоре он взял у меня взаймы двести франков. В шесть часов вечера он провожал меня на вокзал. Я уезжал в шикарном поезде lux, как мне посоветовал Нувель, так как Дягилев торопил мой приезд и этот поезд был самым скорым.

Проснулся я, когда поезд миновал уже Марсель и держал свой путь на восток, вдоль берега Средиземного моря. Его тёмно-синие воды всё время проглядывали из-за лесов и косогоров. Было яркое солнце, красная земля, южная растительность и прелестные виды. Ко всему этому отличное настроение. Мелькнули: Сен-Рафаэль, Канн, Ницца и наконец Монте-Карло. Всё больше и больше элегантных вилл и выхоленных садов, только раздражали меня красные черепичные крыши. Это couleur locale [84] Местный колорит (фр). , но куда приятнее были бы другие. Наконец Монте-Карло, жду, что меня кто-нибудь встретит, так как я послал телеграмму, но никого. Я отправился в Hotel de Paris, где жил Дягилев, страшно шикарную гостиницу. Но Дягилев куда- то ушёл. Появился его секретарь, Кохно, хорошенький и очень лощёный мальчик, замещающий Мясина. Ларионов должен был меня встретить, но перепутал и опоздал. Вскоре состоялся завтрак: Дягилев, Матисс, мальчик, сконфуженный Ларионов и я. Пили и веселились. Сегодня по случаю воскресенья репетиций не было.

Монте-Карло весь как-то скучен на небольшом бугре и на первый взгляд состоит из одних отелей, окружающих казино, тут же театр. Море тёмно-синее, как нигде, горы прелестны, климат чудный, но никому не до этого. Мы, т.е. труппа, по горло заняты балетом, а прочие не выходят из игорного зала. Ларионов сейчас же озаботился, чтобы достать мне билет в игорные комнаты. Они представляют собой довольно большую и широкую анфиладу залов, где на приличных друг от друга расстояниях расставлены столы, более или менее облепленные публикой. Игра происходит гораздо медленнее, чем я полагал: много времени уходит на постановку и расчёты. У меня в «Игроке» всё идёт горячее, но так и надо было изображать: люди, увлечённые игрой, теряют всякое понятие о времени и для получения лихорадочности впечатления надо было «гнать» мою сцену.