Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Я решил не играть, жалко было денег и я как-то совсем не чувствовал за рулеткой выигрыша, я слишком был сосредоточен на балете и на всей поездке сюда. Посмотреть же на игру было интересно. Как раз одному шведу везло, говорят, он уже перевалил за шестьсот тысяч. Я изучал его лицо, оно было утомлённым и глаза затуманены. Его зарисовывали, о нём только и говорили. Я увидел этого шведа и на другой день вечером. За утро он успел выиграть свыше миллиона, потом плавно спустил, затем опять стал выигрывать. Ему выдавали пачки тысячных билетов, от которых его карманы пухли. Он давал крупьерам по две тысячи на чай несколько раз. В семь часов вечера он уходил обедать и теперь был в смокинге, что мне очень понравилось. Лицо его теперь носило отпечаток ужасного утомления. Он играл уже на двух столах сразу, переходя от одного к другому и отдавая приказания крупьерам. За ним бежала толпа и несколько красивых женщин. Говорят, здесь подсылают к выигрывающим, чтобы они приводили счастливца обратно. При мне он три раза поставил максимум на «31», окружив эту цифру со всех сторон, и три раза подряд она вышла. Говорят, он играл ещё и уехал, выиграв десять миллионов.

В понедельник двадцать пятого началась репетиция. Ларионов сказал, что три картины уже поставлены, но они были в таком ужасном состоянии, как будто их совсем не ставили. Играла на рояле пианистка Земская, и вот в постановке всей музыкальной части и была вся загвоздка. Этой пианистке просто дали разобрать ноты, а затем посадили играть на репетиции и стали под это ставить. Пианистка не имела ни малейшего понятия ни о музыке, ни о темпах, ни об акцентах, ни главное - об инструментовке, т.е. например, соло трёх фаготов она играла forte, a tutti всего оркестра - вяло, и Ларионов ставил во время трёх фаготов энергичные движения толпы, а во время tutti - соло одного человека. Прямо удивительно, как в таком серьёзном учреждении, как Дягилевский балет, царствовало такое нелепое отношение к музыкальной части. Говорят, Стравинский в Мадриде делал какие-то указания, но, делая их, по-видимому, случайно и с бухты-барахты, он ещё более напортил дело (в каком-то месте он нашёл, например, «вальсик», хотя никаких вальсиков у меня не было). Ставил балет Ларионов, который действительно много изучал танцы всех веков, имел некоторые - и очень неплохие - идеи, и приехал с толстой тетрадью, зарисованной позами и группами для «Шута». Вероятно, вышло бы очень хорошо, если бы он мог работать с Мясиным, но за отсутствием последнего, был выдвинут молодой Славинский, хороший танцор, но абсолютно пустая голова. Изобрести что-нибудь он, конечно, не мог, хотя имел способность очень быстро схватывать то, что говорил Ларионов, и передавать это танцорам. В заключение всего оба, и Славинский, и Ларионов, ничего не понимают в музыке, и таким образом весь музыкальный авторитет сосредотачивался в руках пианистки Земской, которая не разбиралась в «Шуте».

В таком виде я застал постановку. И слава Богу, что меня пригласили. Пришлось всё чистить и делать сначала, и прежде всего натренировать Земскую, с которой я сделал ряд отдельных репетиций, доведя её несколько раз до слёз, но всё же она хоть выучилась играть балет прилично. Это была молодая польская еврейка, которая, осушив слёзы, отъявленно кокетничала со мной. Затем с Ларионовым сразу был заключён безмолвный союз. Он делал всё, что я говорил, а я верил в его огромную изобретательность и хороший вкус. Оставалось одно: победить отсутствие балетной техники. Частично это удалось, но всё-таки, забегая вперёд, постановка «Шута» так и страдала проблемами. Славинского мы забрали в руки. Дягилев часто приходил на репетиции и это было одно удовольствие, так как всегда он давал отличные советы.

Словом, каждый день было две репетиции по три часа, а кроме того, я два раза репетировал в день с Земской, у которой пухли пальцы от восьми часов игры. Таким образом, с раннего утра до поздней ночи мы только и делали, что репетировали, я ничего в Монте-Карло не видел, кроме репетиционного зала, и уставал до потери сознания.

Один раз только я ездил в Ниццу к Матиссу, который по заказу Дягилева нарисовал мою голову для программы в Париже. Дягилев очень восхищался, а мне не понравилось. В Ницце изумительная набережная и чудное море, но я не хотел бы жить среди этой толкотни и удивляюсь Матиссу, как он туда ежегодно приезжает на четыре месяца. В игорный зал мы с Ларионовым заходили только три раза на краткий срок поздно вечером, часов в одиннадцать. У меня не было ни гроша денег, так как я взял мало, рассчитывая, что Дягилев даст согласно обещанию, но Дягилев не давал. Ларионов, наконец, уговорил меня сыграть и дал денег взаймы, под чек. Я не чувствовал игры и таков же оказался результат. Играли жмотисто, ставя понемножку на дюжины. Почти ни одной ставки не приходило и я проиграл двести франков. На другой вечер я не хотел идти, но Ларионов опять уговорил и опять дал денег. На этот раз всё выходило, я отыграл сто франков мелкими ставками, но рулетку закрыли за поздним временем. Тем и кончилось.

Через три дня я собрался уезжать. Дягилев, узнав, что я еду на репетицию «Скифской сюиты» к Кусевицкому, пришёл в большой раж, устроил мне скандал, послал Кусевицкому ругательную телеграмму - словом, пришлось остаться ещё на два дня и, пропустив репетицию «Скифской сюиты», приехать прямо на концерт. Остаться действительно следовало, так как в этот мой короткий приезд в Монте- Карло мы замучили и танцоров, и себя, но поставили дело на ноги. Много принимал участия в постановке и я сам, и по моему настоянию был сделан танец мытья полов в самом начале, а этот танец мне остался памятен ещё с 1915 года, когда в Риме мы обсуждали балет и Мясин случайно показал это движение. Словом, по прошествии пяти дней, всё, кроме последней картины, было довольно твёрдо намечено, и двадцать восьмого, вместе с Дягилевым и Кохно, я выехал в Париж. Перед отъездом случился инцидент из-за денег, так как Дягилев, конечно, ничего мне так и не дал, купил мне билет в Париж в lux'e и ждал на вокзале. А мне нечем было заплатить за гостиницу. Я явился на вокзал без вещей, так как не мог взять их из гостиницы, не заплатив. По объяснении причины, Дягилев любезно вытащил бумажник со словами:

- Пожалуйста, пожалуйста, сколько вам надо?

Получив деньги, я сказал:

- Благодарю вас, но это надо было сделать раньше.

Так как гостиница была против вокзала, то я всё-таки поспел на поезд. В поезде мы были в разных купе) Дягилев сказал: «Ну что же, господин Петушков, пойдёмте завтракать!» За завтраком Дягилев разошёлся, много рассказывал и спаивал вином. Про Башкирова сказал, что Нувель прибавил это обещание в телеграмме без Дягилева, так что когда он, Дягилев, получил мою благодарственную телеграмму, то он не сразу понял, за что его благодарят. Но раз уж так вышло, то по приезде в Париж он постарается устроить и, если хочу, то со мною поедет к Реаn'у, главному лицу по части виз.