Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Накануне спектакля и утром в день спектакля состоялись две репетиции с оркестром и в костюмах. Я привёл своих друзей. Кроме того, было порядочно народу, много критиков, а также почему-то американских дирижёров: Дамрош, Герц, Смоленс, а позже и Monteux. Я в сущности мало видел и декорации, и костюмы, и то, что делалось на сцене, ибо очень был занят оркестром. Костюмы занятные, совершенно нелепы и очень неудобны для танца. Артисты сердились и Ларионов отбивался. По-моему, репетиция прошла неважно, но Дягилев нашёл, что лучше, чем генеральные репетиции многих других балетов. Оркестр неважный. Французские музыканты - синдикалисты, и по законам своих синдикатов имеют право в экстренных случаях замещать себя другим музыкантом. Этим они постоянно злоупотребляют и я, например, во время всех репетиций перевидал таких разных концертмейстеров, которые в конце концов длинное соло в последнем танце играли чёрт знает как.

Семнадцатого, после последней костюмной репетиции, имевшей место утром, днём, вместо отдыха, предложили что-то доучивать с кордебалетом и к спектаклю уложили всех в гроб. Билеты были по сто франков за лучшие места и съезд был исключительно блестящий. Весь околоток был заполнен шикарными автомобилями, и так как в театре Gaite, вообще довольно скромном, ничего до сих пор подобного не было, то даже из соседних домов высыпали люди смотреть на съезд. Ложи мне не дали, но дали три места: маме, Linette и Б.Н. Первым номером шла «Жар-птица» (не нарочно ли? - первый балет Стравинского, а затем - первый мой). Затем я вышел дирижировать. Я очень мало волновался и если что меня смущало, так это три кнопки: одна для поднятия казённого занавеса, другая для поднятия ларионовского занавеса и третья для спуска. Так как занавес поднимался и спускался шесть раз, а кнопку каждый раз надо было давить дважды - для предупреждения и для поднятия или спуска, и так как мне всё это объяснили на последней репетиции, то это выходило крайне неприятным и сложным дополнением к моим дирижёрским обязанностям.

Моё появление у пульта было встречено хорошо, хлопали, я кланялся. Затем, когда всё стихло, я надавил первую кнопку. Театральный занавес поднялся и за ним оказался невероятный, нелепый, пёстрый ларионовский. В зале смех, движение, аплодисменты. Когда затихло снова, я надавил вторую кнопку (предупреждение) и начал музыку. Через шесть тактов надавил опять, ларионовский занавес ползёт кверху, зацепляется, начинает идти боком, но его выправляют - и это единственный инцидент. Дальше всё идёт гладко. Я, конечно, почти не вижу, что делается на сцене, что же до оркестра, то он для первого спектакля подтягивается и играет почти совсем хорошо. По окончании большой успех. Я выхожу на сцену кланяться, но пока я туда добираюсь из оркестра, артисты уже кланяются несколько раз. При моём появлении аплодисменты значительно усиливаются, но начинают раздаваться и свистки. Танцоры очень милы, пожимают мне руки и тоже аплодируют. Выходили раз пять. Все довольны. После спектакля за кулисами масса поздравляющих, а затем Ларионов, Гончарова, Linette и Б.Н. решаем с радости хорошенько напиться. На душе было легко, тяжесть свалилась, всё прошло прекрасно.

Мы отправились в какой-то довольно шикарный кабак на Монмартре. Ярко освещенный зал, от краю и до краю затянутый красным ковром, иностранцы, вино, цветы, бумажные шарики, которыми бросаются, сильно декольтированные кокотки, которые липнут, и отличное настроение. Мы заняли удобный стол в углу и с необычной жаждою выкатили пять бутылок шампанского и по огромной рюмке ликёра. Было чрезвычайно весело. Лучше всех выдержал Б.Н. Я был пьян, но у себя в руках и весел, у Ларионова было vin-triste [89] Хмельная грусть (фр). , Гончарова тоже под конец захмелела и прослезилась, жалуясь Linette, что её никто не любит. Linette держалась хорошо, но когда на смену шаманскому появилась большая рюмка ликёра, то вдруг опьянела, очень этому испугалась и сразу ослабела. Тогда мы решили, что пора ехать домой. Кто-то у Linette свистнул часы, вероятно в передней, когда мы одевались.

Приехали мы с Linette домой пьяненькие. Я её уложил в постель.

На другой день вся компания опять встретилась и оказалось, что все чрезвычайно довольны вчерашней кутёжкой. «Шут» прошёл ещё три раза: восемнадцатого, двадцатого и двадцать второго в заключительном спектакле. Оркестр играл хуже и хуже, а на последнем спектакле я слышал, как в теме Купца кто-то подыгрывал терциями. По окончании спектакля я в бешенстве устроил скандал заведующему оркестром. Тот потом делал анкету у музыкантов, но те свидетельствовали (и заведующий оркестром полагает, что они ему не стали бы врать), будто они в терцию не подыгрывали. Это, однако, не меняет моего мнения.

Критики были хорошие, а некоторые очень длинные и совсем отличные. Успех у музыкантов чрезвычайный. Ravel сказал, что это гениально. Стравинский, что это единственная модерная вещь, которую он слушает с удовольствием. «Шестёрка» [90] Музыкальное объединение, включавшее Дариуса Мийо, Артура Онеггера, Франсиса Пуленка, Жоржа Орика, Жермен Тайерфер и Луи Дюрей. захлёбывалась, хотя появление «Шута» нанесло им большой удар, ибо «Шут» оказался тем, что им надлежало сделать и чего они сделать не смогли. Про эту шестёрку Ларионов очень остроумно сказал: «Есть люди недюжинные, есть люди просто дюженные, но есть и полудюженные. Чего хуже!»

Двадцатого Vera Janacopulos пела в своём концерте «Гадкого утёнка», только что ею переведённого на французский язык, Ахматову [91] Пять стихотворений А.Ахматовой для голоса и фортепиано, Ор.27. и две песни без слов [92] Из Ор.35 - Пять песен без слов для голоса и фортепиано. . К сожалению, я не мог присутствовать, так как дирижировал третий спектакль «Шута», и мы съехались только потом, за ужином. Утром в этот день, когда я репетировал с Иовановичем, который аккомпанировал Vera мои вещи, последний случайно обронил: «Третьего дня, на вечере, я встретил Нину Мещерскую. Она сказала, что непременно будет и сегодня». Где - на исполнении «Гадкого утёнка» или на «Шуте», так как оба имели быть сегодня? Скорее, на «Гадком утёнке». Однако дирижируя вечером, я несколько раз вспомнил, что, может быть, она в зале.

Двадцать третьего состоялся последний спектакль короткого сезона Русского балета. Этот спектакль был весь посвящен балетам Стравинского, и я в первый раз увидел «Sacre» [93] «Sacre du printemps» («Весна священная») - балет И.Стравинского. . Впечатление было огромным, я был прямо потрясён и от души обнял Стравинского. С успехом «Шута», которому всё время противопоставлялась несколько поблёкшая «Жар-птица», и слушая всё время от друзей, что теперь Стравинский выбит «Шутом» из седла и с досады щёлкает зубами, я как-то стал недооценивать Стравинского. Сегодня он вновь встал в моих глазах во весь свой рост.