Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Самойленки хотели было тащить меня «куда-нибудь в кабак», но я уже абонировался с кем-то другим, и вот это был кто: Люси Ходжаева, старшая из двух сестёр, моих приятельниц по Кисловодску. В Америке я их всегда с большим удовольствием вспоминал и даже писал им открытки, которые, к удивлению, дошли. Вскоре после моего отъезда из России, как рассказывает Люси, «подвернулся довольно богатый молодой человек Давыдов, за которого я и решила выйти замуж». Затем они бежали в Константинополь и в Париж, где оказались почти ни с чем. Он поступил в труппу Балиева, а она немного поигрывает в кино. Словом, мы были страшно рады друг другу. Первый раз мы встретились на «Шуте» и я позорно не узнал её. Теперь, после концерта, мы отправились в кафе и проговорили до часа ночи, пока кафе не заперли.

На другое утро я хотел ехать домой, но Стали, которые купили автомобиль, уговорили меня поехать с ними в Фонтенбло. Они собирались на июнь к нам, но у Дивы случилась ангина и теперь планы изменились. У нас в Rochelets наладился такой хороший режим, что я теперь особенно и не настаивал. Мы сделали отличную поездку в Фонтенбло, а к шести часам вечера я вернулся в Париж и пошёл обедать к Кусевицким, с которыми мы очень сдружились. Кусевицкий сказал, что в будущем сезоне, вероятно весной, я буду играть с ним 3-й Концерт в Париже и Лондоне (отлично!), a madame Кусевицкая сообщила мне гостиницу, где жила Мэри Гарден. Я знал, что она где-то в Париже, и очень хотел найти её, тем более, что до меня дошли слухи, будто она меня разыскивала, но никак и нигде не мог узнать её адреса. Итак, получив название гостиницы от madame Кусевицкой, я немедленно отправился туда, но получил ответ, что Мэри Гарден сейчас нет в Париже и что, если я желаю, то могу написать ей. Я ей написал, но потом мне говорили, что это неправда, будто её нет, что она в Париже, но не велит говорить, дабы не надоедали.

Вечер я провёл с Люси, гуляя по Avenue des Bois и сидя в кафе в лесу. Прощаясь со мной, она поцеловала меня. Тогда я поцеловал её несколько раз. На другой день в семь часов утра я отправился домой. Уже четвёртый месяц подряд я к первому числу возвращаюсь в Rochelets из Парижа. Каждый раз непременно к первому.

Дома опять мама и Б.Н., и ещё нет известий от Linette, когда она возвращается домой, - а уже пора бы. Б.Н. поправляется, а то у него было нечто вроде лёгкой лихорадки и он хандрил.

Разбудили в семь, так как «Аквитания» была уже в нью-йоркском порту и навстречу выходила целая эскадра миноносцев - салютовать адмиралу Бити, приехавшему с нами. Мэри Гарден я снова не видел. Выгрузились только к двум часам и я поехал «на ура» в отель «Пенсильвания», где и получил хорошую комнату за пять долларов. Нью-Йорк выглядел весёлым, оживлённым, богатым - и весь был залит солнцем. Мне было приятно в него вернуться.

Haensel принял меня, по-моему, скверно, т.е. был-то он любезен, но занят до чёрта, и мы почти ни о чём не говорили. Тем не менее придётся завтра взять у него двести долларов.

В Нью-Йорке у меня, собственно, не было никаких дел, но и в Чикаго нечего было особенно торопиться. Вообще похоже было на то. что я приехал на неделю раньше, чем следовало. Я решил разыскать Стеллу. Звонил ей по телефону несколько раз, но телефон молчал - очевидно, её квартира была пуста. Плохой знак.

В девять часов меня безумно стало клонить ко сну и я лёг спать.

Утром, не одеваясь, уселся за дирижирование «Трёх апельсинов». Затем принял ванну и пошёл пить кофе. Haensel дал двести долларов до первого концерта и сегодня был очень мил. Уверяет, что мне необходимо дать два, или три, или пять концертов в Нью-Йорке. А я уверяю его, что это стоит денег.

Начал снова трезвонить к Стелле, но квартира молчала. Тогда я позвонил к Blanche, которая очень мне обрадовалась, наговорила кучу комплиментов. У Стеллы другой адрес, телефона у неё нет, Blanche не видела её почему-то три недели. Может быть, на сегодня и завтра - субботу и воскресенье - уехала из города. Я немедленно отправил ей special delivery [102] Письмо с курьером (англ). и после завтрака, дирижируя у себя в номере, поджидал телефона от неё. Но вероятно, Blanche права, и Стелла уехала на week end в деревню. Очень жаль. Других никого особенно не хочу видеть и вообще никто не знает, что я в Нью-Йорке. Приятно подразнить Бориса Николаевича и Кошиц.

В девять опять безумно тянет ко сну. Это потому, что в Париже два часа ночи, и организм так привык.

Утром, как и вчера, дирижировал, а потом принимал ванну.

Стелла ни слова, подождём завтрашнего дня. Днём был на концерте Дамроша, на который дал билет Саминский, встреченный мною на улице. Какая-то ужасная вещь американского композитора Грюнберга, получившая премию в тысячу долларов. Затем был у Коханских, которые необычайно восторженно относятся к моим сочинениям. Кошиц в Нью-Йорке и сегодня вечером поёт в каком-то концерте. Просил Коханских не говорить ей, что видели меня, но и они сами считают её невероятной истеричкой и бегут от истерии. В девять часов вечера начало клонить в постель.

Узнав, что я не хочу видеть Кошиц, Коханская стала интересоваться, какие женщины мне нравятся. «Вышнеградский обещал показать мне барышню (?), в которую вы были влюблены, - сказала она, - но мы уехали». Кого? Конечно, Нина Мещерская. Значит, и Нина ходит по Парижу, и легенда о нашем романе, вероятно, не очень в мою пользу.

Дирижировал. Затем ходил к Коханскому - показать ему корректуру «Еврейской увертюры» на предмет смычков. Он был как всегда понятлив, поразительно находчив и сделал несколько указаний, впрочем, немного. Днём сидел дома и вносил поправки в партитуру и партии, приготовляя корректуру к отправке.

Я отправился к Ингерман. Тайная цель была узнать, не в Нью-Йорке ли Барановская, как она мне писала во Францию. Попал я прямо в цель: всего два дня назад Барановская показывала горло Ингерману. Я немедленно звонил ей в «Билтмотр», но её не было дома. Мне так захотелось увидеть Фру-Фру, что пообедав у Ингерманов, я в девять часов отправился в «Билтмор», но её всё ещё не было. Оставив ей записку: «Фру-Фру, ведьма моя, жду видеть вас», я вернулся домой и нашёл другую записку - от Стеллы. Завтра в двенадцать она будет звонить мне. Стелла - Фру-Фру, вот тебе и раз! Очень интересно. Жаль, что надо в Чикаго. Но помнить: во главе всего опера, я жду её три года.

Утром дирижировал, но не очень прилежно, поджидая телефонов от Стеллы и Фру-Фру. Первая зазвонила Фру в своих обычных блестящих выражениях. Затем Стелла, очень радостно, а я вдвойне. Стелла сказала, что будет у меня в четыре часа и спросила, прийти ли ей прямо в мою комнату. Я очень обрадовался и сказал, что конечно, если только её пропустят. Но когда пришли четыре часа, а с ними и Стелла, то её задержали в коридоре по дороге ко мне, а мне протелефонировали, что меня ждёт дама. Я вышел в коридор. Радостная встреча, несколько сдержанная присутствием отдельной дамы, оберегающей этаж (о, идиотская Америка!). Делать нечего, мы отправились вниз пить чай. Стелла была как-будто больше наряжена и подкрашена, чем прежде, зато и глаза её стали больше. Мы много вспоминали прошлое. Я сказал, что хотел завтра ехать в Чикаго, но останусь ещё дня на два. Мы просидели два часа и я отвёз её домой. В семь часов я едва успел в «Билтморе» к Фру-Фру - взять её обедать. Фру-Фру изменилась, прибавила двенадцать фунтов, потолстела, порозовела и тем чуть-чуть погрубела, внешне, конечно, внутренне же осталась такой же тонкой и живой, как прежде. Мы обедали, а потом смотрели Назимову в новом фильме (отлично). От общения с Фру-Фру я испытывал огромное удовольствие, она же мне была безумно рада, «совсем воскресла».