Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Днём приходила одна из вчерашних дам, пианистка, игравшая в целом ряде провинциальных городов очень модерную программу и в том числе мой «Сарказм». Сегодня она воспользовалась случаем, чтобы сыграть его мне и испросить указания. Ничего, недурно.

Вечером бридж у Бакланова, двенадцать робберов. Я сыграл в ноль.

Завтрак с Карпентером. Он играл свой новый маленький балет. Конечно, не первый класс и не всегда безупречного вкуса, но сделано ловко и весело.

Коини сказал, что и на будущей неделе едва ли начнутся сценические репетиции, поэтому я решил, что пора говорить с Гарден, иначе и до января не поставят. Но как добиться с нею встречи? Вероятно, нарочно, чтобы не приставали, нет ни секретаря, ни приёмных часов. Наконец кто-то сказал, что дело надо ладить через Pater'a и я заявил ему о моём желании видеть директора. Он ответил, что это самое трудное, что можно придумать. Я настойчиво сказал: «И тем не менее, я должен её видеть». Патер обещал завтра увидеть её и выяснить, когда Мэри может меня принять.

Учил Концерт. Болела голова. Гулял.

Большой вечер у Розенталя. на манер прошлогоднего, но только сегодня пела Кошиц. Впрочем, и я сыграл пару пьес. Было много разнообразного народа и в конце концов не так уж скучно. Кошиц спела одну из своих песен и я опять удивился, почему так свежо и красиво. Ясно, что она не лжёт, что песня эта явилась через выстукивания столика (если бы она лгала, то слишком непостижима разница между её московскими сочинениями и этими, совсем другой воды и глины). Если же она стучала столиком, то нельзя случайно выстучать красивую музыку. А если музыка диктовалась «оттуда», то почему её учителю дана способность создавать красивую музыку? На обратном пути я задал последний вопрос. Кошиц ответила, что однажды ей было сказано, что её учитель в последнем воплощении был Шуман, но что она не знает, верно ли это, так как среди верных сведений для испытания сообщается всегда куча ложных. Объяснение интересное, но если Шуман, то почему её песни такие русские? Если бы «оттуда» следовала творческая струя и воплощалась в музыку Ниной, то это было бы понятно, но ведь Кошиц писала буквально под диктовку.

Зашёл к Патеру узнать, когда же rendez-vous с Мэри. Он сказал: «Она сейчас репетирует на сцене «Кармен», это самый лучший момент, чтобы с нею условиться». Я ответил, что это как раз тот момент, когда я не хотел бы ей мешать. Но он сказал: «Уверяю вас, это лучшее время - пойдите и поговорите с ней». Я пошёл нехотя, но сразу же наткнулся на Мэри, которая очень радостно меня приветствовала вопросом - «Ну, как же «Апельсины?» В ответ я сделал гримасу и спросил, когда бы я мог её повидать. Мэри сказала:

- Только не здесь, приходите ко мне домой, в воскресенье.

- В котором часу?

В это время Мэри бросилась на сцену и крикнула:

- Вы видите, у меня нет записной книжки!

Я рассердился и решил, что попрошу у неё письменно, однако дождался её возвращения. Она сама подошла и спросила:

- Вам долго со мною говорить?

- Пять минут.

- Ну приходите в воскресенье в двенадцать. Дайте, я напишу вам мой адрес.

Пока она писала, я сказал:

- Я прийду к вам с часами.

Она нахмурилась:

- С кем?

- С часами.

- А, ну это ничего.

Я поцеловал у неё ручку и мы расстались.

В пять часов в очень фешенебельном, преимущественно дамском клубе, председателем которого состоит Mme Mac Cormick, я по приглашению Карпентера читал по-английски лекцию о «Трёх апельсинах». Главное - по-английски! В прошлом году читал Маринуцци о своей опере и его еле кто понял. Я волновался, так как первый раз говорю в публике по-английски, но сошло хорошо. Начал я с заявления, что разделяю чикагских дам на две группы: дамы первой группы понимают, что я сумасшедший футурист и потому так нелепо назвал свою оперу, дамы второй группы думают, что я назвал так, карикатуря другую оперу, игранную здесь в прошлом году: «L'amore dei tre Re». Обе группы неправы, ибо название «Любовь к трём апельсинам» старше и понятия футуризм, и оперы «Tre Re», и даже старше самого Чикаго, ибо существовало в Италии в виде сказки ещё в XVI, а может быть, и в XV столетии. Затем я рассказал про самою сказку, про Карло Гоцци и, наконец, собственное либретто. Лекция длилась час и под конец порядочно аплодировали. Зал не мог вместить всей аудитории.

Учу Концерт. Начал пописывать кой-какие темки. Надо, пока голова в «Апельсинах», сделать концертную сюиту из них или по крайней мере план её.

Вечером бридж у Бакланова: двадцать четыре роббера с восьми до половины третьего. У меня убыток в восемнадцать долларов - обобрали.

Встал позднее обыкновенного: после вчерашнего бриджа. В двенадцать часов у Мэри, у которой прелестная квартира на озеро и стилизованный лакей. Мэри не было дома и меня занимала её сестра (но не та, с которой велась летняя переписка), которая всегда очень мила со мною. Свидание вместо официального приняло характер светского визита. Mrs Walsh (так зовут сестру) говорила, что Мэри очень любит играть в бридж и что надо, чтобы мы как-нибудь сыграли на этой неделе. Появилась Мэри и оставила меня завтракать. Про «Апельсины» заявила, что это самое замечательное событие сезона и что даны они будут двадцать третьего декабря, не позднее, что это отличный день и что всё Чикаго будет на них. Моё «дело» к ней я формулировал так: необходимо сейчас же закончить учение хоров и начать хотя бы пока по два раза в неделю репетиции на сцене, иначе или вовсе не выучат к сроку, или выучат поверхностно и на спектакле будут сбиваться с толку. Мэри наморщила лоб и сказала: всё будет немедленно сделано. Я ушёл очарованный.

Получил от Б.Н. письмо, очень нежное и радостное, по поводу моего заверения в крепости нашей дружбы.

Спускаясь вниз к брекфесту и соображая, будут ли мне письма, я решил, что никаких писем, по крайней мере интересных, быть не может. Но нашёл я письмо от Веры Миллер, и какое! Письмо, и главное, как оно написано, произвело на меня ошеломляющее впечатление, под которым я более или менее пробыл весь день. Я решил подождать несколько дней с ответом, чтобы не сделать глупости.

Вчерашнее свидание с Гарден уже принесло плоды: Коини встретил меня с широкой улыбкой и прозанимался со мною полтора часа, проходя сценарий последнего акта, который мы до сих пор с ним вместе не прошли. А на завтра мне назначена репетиция с оркестром, которая мне особенно не нужна, но вероятно для того, чтобы заткнуть рот.

Сценическая же репетиция лишь двенадцатого, за десять дней до спектакля! Хорошо, что Мэри приглашает в четверг обедать - опять поговорю.

Утром повторял партитуру к репетиции, которая была с часу до трёх. Проиграл почти три акта, останавливаясь сравнительно мало. Идёт и звучит хорошо. Устал до полусмерти и затем лежал у себя, попивая чай. Сегодня почти не играл на рояле, а между тем совершенно необходимо.