Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вечером сестра Гарден (говорят - невеста Бакланова) пригласила меня к себе в ложу на «Монну Ванну» [109] Опера H. Février. , но кажется не очень осталась мною довольна, так как я бранил музыку оперы и удивлялся, как такие хорошие артисты как Гарден, Бакланов, Мюратор могут тратить свои силы на такую ерунду. Кстати, пели ещё мои Король и Принц. Принц выглядит как картинка, но в большом зале театра их голоса звучат вовсе не так хорошо, как мне казалось в репетиционной комнате.

Вчера в «Daily News» мой портрет с надписью: «The best dressed man in Chicago» [110] Самый хорошо одетый человек в Чикаго (англ). . Я очень важничаю этим.

Свободный день, можно было хорошенько поучить Концерт. В два часа я проигрывал его Стоку, чтобы он знал темпы. Сток хвалил Концерт и через пять дней проиграет его с оркестром, причём просил меня быть готовым хоть как-нибудь играть фортепианную партию. Вот тебе и раз, а я ещё не готов!

Днём, когда я зашёл к Кошиц пить чай, она стала говорить про спиритизм и прочла мне Credo [111] «Верую» - начальное слово одной из частей мессы. , про,диктованное ей на одном из сеансов. Я обратил внимание на то, что во всех словах была буква «с», иногда несколько раз в одном слове, а если не «с», то «ш», что давало шелестящий оттенок всей фразе – форма поэзии, столь воспитанная Бальмонтом. Затем Кошиц заинтересовалась, кто мой покровитель, и, не долго думая, села за свой спиритический столик. Она села на ковёр, протянув ноги и прислонясь к кровати, поставив низенький, лёгкий столик над коленями и положив на него обе ладони. Через несколько секунд столик пришёл в колебание. Я сидел напротив на диване, развалившись, но мне не хотелось менять позы. Кошиц стала читать азбуку. Столик приподнимался и склонялся к ней, а затем медленно шёл назад, падая при какой-нибудь букве. Это можно было делать нарочно, но я охотно допускал, что колебания стола происходили независимо от воли Кошиц. Первое слово начиналось «напара...». Я решил, что будет «напрасно», но вышло «направо». Кошиц, как бы читая мои мысли, воскликнула: «Я думала будет «напрасно». Фраза оказалась: направо от тебя стоит Учшикай (покровитель Коши, живший под этим именем в V веке по Р.Х.). После нескольких вопросов подготовительного характера Кошиц спросила, кто мой покровитель. Ответ был: Учшикай. Кошиц пришла в дикий восторг, что, во-первых, у нас общий покровитель, во-вторых, что у меня такой хороший покровитель. Кошиц прибавила: вот видишь, он был в одном из воплощений Шуманом. Я тогда спросил (но не обращаясь с вопросом к столику, а скорее к Кошиц), почему такой, по-видимому, совершенный человек, как Учшикай, в последующем воплощении был столь несовершенен, как Шуман? Кошиц повторила вопрос столику и ответ был такой: Учшикай не был совершенен. У меня явился новый вопрос: если Учшикай не был совершенен и Шуман тоже, то каким образом он является в виде покровителя? Но я ещё не успел сформулировать моей фразы, как столик резко качнулся три раза. Кошиц сказала: «Требует алфавит» и стала читать его. Фраза была такова: что я сначала должен ознакомиться с теософической литературой, а затем задавать такие вопросы. Т.е. меня поставили на место: не лезь с рассуждениями, когда не знаешь, о чём говоришь. Затем последовала ещё одна фраза, обращённая ко мне: «Если хочешь слушать меня, развей свою душу верой и чтением (теософии)». Я сказал: но я как раз не хочу этого (т.е. слушать его). Я имел в виду, что мир передо мною достаточно светел, чтобы я рискнул броситься в бездну сомнений спиритизма. На что последовал удивительный ответ: «Сергей, ты ещё меня не чувствуешь, но я скажу тебе словами твоего поэта - «помни меня!» На этом сеанс окончился. Я вернулся к себе, поражённый, главным образом, последней фразой. Можно отрицать всё происшедшее, но красота этой фразы остаётся ценностью несомненной!

День дождливый, мокрый, с низкими, тяжёлыми облаками. Болела голова и работа клеилась вяло. Днём Смоленс репетировал ансамбль: весь второй акт, но так как взяли всех вместе в первый раз, то меня пригласят только завтра. Бакланов передал, что обед у Гарден отменён. Обед и бридж после обеда налаживала сестра Гарден, а так как я третьего дня в её ложе был злой и бранил оперу, на которую она меня пригласила, то может быть и бридж потому разладился. Отчасти хорошо, ибо болит голова, но с другой стороны жаль - случай напомнить Мэри о репетициях.

В оперном офисе мне очень охотно выдали пятьсот долларов из тысячи, которую надлежит получить пятнадцатого.

Отправил Кусевицкому долг в пятьдесят семь фунтов. Хотел послать маме две тысячи франков, но франк как раз прыгал, поэтому отложил до понедельника. Готлиб взял взаймы пятьдесят. В общем, пятьсот долларов так и растаяли. Репетировали ансамбль: первый акт идёт хорошо. Коини был на репетиции и тоже нашёл, что они знают. Когда я хотел учить Концерт (надо подтянуться к репетиции в понедельник), то попросили не играть, так как в соседнем номере больная. Вечером играл у Кошиц, а Кошиц села за спиритический столик писать песню - настолько она пишет песни независимо от себя, под диктант. Всё же я удивился, как можно писать, когда тут же играют. Действительно, на этот раз столик не дал ни одной ноты. Кошиц очень расхваливала мой Концерт. А потом, когда я кончил, сказала, что пока она тщетно пыталась получить диктовку своей песни, Учшикай через столик сказал вдруг: «И мне нравится Концерт». Удивительная вещь! И между тем я вполне уверен, что Кошиц не лжёт и что если она сказала мне это, то значит так действительно выстукал ей столик.

Ходил сниматься по приглашению оперного фотографа, затем относил материалы Концерта в офис Чикагской Симфонии. В одиннадцать часов репетиция с артистами, первый и второй акты. Я дирижировал, Смоленс играл. Со Смоленсом отношения становятся более любезными и очень корректными, а то он как-то надерзил мне, а я его обрезал. Артисты знают хорошо. Когда же, Господи, сценическая репетиция? Мне советуют опять поговорить с Гарден, но мне не хочется надоедать ей.

Были с Кошиц у Шаляпина, который вчера приехал в Чикаго. Кошиц ему звонила и он пригласил её и меня. Шаляпин так же великолепен, чуть поседел и несколько угнетён, так как со дня его приезда в Америку его преследует простуда. В Нью-Йорке он пел так себе и уже семь концертов отменил. Вот и завтра концерт, а сегодня начался насморк. Я спрашивал про Мейерхольда, Асафьева, Мясковского. Про последнего он ничего не слышал, Асафьев на видном месте при Мариинском театре, Мейерхольд болен - увы, чахотка. А как бы мне хотелось, чтобы он когда- нибудь поставил «Апельсины». Мы вышли вместе с Шаляпиным. Это такая великолепная фигура, что все вокруг на него оглядывались.