Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Спокойный день. Репетиций нет. Анисфельд докрашивает костюмы. Я днём гулял, читал, играл. Заходил князь Арабелов, милый юноша, приятель Кошиц, и по её поручению зондировал почву, в чём дело у меня против неё. Вечер провёл у Барановской, но торчали её американки и было скучно.

В одиннадцать генеральная репетиция. Коини простуженный и вялый. Заведующий оркестром сообщает, что добавочных инструментов (малый кларнет, V и VI валторны и дополнительные ударные), которые были до сих пор лишь на одной репетиции, не будет. Это сразу испортило мне настроение: какого чёрта делали мы пятнадцать оркестровых репетиций, если пять музыкантов явятся прямо на спектакль и всё изгадят! Поговорив об этом драматически, наконец начали репетицию. Пролог я повторил не более не менее как четыре раза, выводя из себя Коини. Но хоры или входили слишком рано, или входили недостаточно энергично, или дирижировали в такт руками. Я знал, что дальше пойдёт глаже. Вторую картину я тоже повторил. После первого акта меня подозвала к себе Гарден и очень хвалила. Затем я обсуждал с Барановской недочёты. Второй акт прошёл гладко. Не было только фонтанов и марш за кулисами звучал слабо. Во время смеха Принца в зале все хохотали. В антракте пили кофе с Фру-Фру. Среди других, очень тонких сценических замечаний, Фру-Фру напомнила, что барабан во время заклинания Кошиц слишком шумит. Я сам это заметил. В это время подошла Кошиц и стала жаловаться, будто хор чертенят её заглушает (врёт). Я сказал: «Хор - это ничего, а вот Барановская сказала про барабан, так я его уйму». Кошиц накинулась на Барановскую, что вот её, Кошиц, никто не слушается, а появилась какая-то Барановская и по её желанию переделывают барабан. Третий акт проходит гладко, я, согласно желанию Коини, делаю повторение в Интермеццо, дабы декорации менялись спокойнее. Во время сцены Кухарки в зале слышен громкий смех Мэри. В последних массовых сценах несколько инцидентов, я останавливал и повторял, но Коини торопил, так как в три надо было окончить репетицию. «Завтра повторим под фортепиано», - кричал он со сцены. После репетиции я сейчас же ушёл домой, так как был мокр, как лягушка. Звонил Гарден и спрашивал её про впечатление. Она расхваливала и сказала, что горда, что ей пришлось дать такую оперу. Я ответил, что счастлив, что моя опера идёт под таким директором. Барановская прислала мне цветы. Она совершенно потеряла голову от «Трёх апельсинов». Да по-видимому, что-то неладно было и по отношению ко мне. Вечером мы с нею катались и она сказала, что завтра утром уезжает - бежит в Нью-Йорк. Едва я упросил её остаться на спектакль и Новый Год.

Итак, день премьеры.

Однако ничего особенного, спал хорошо и утро провёл спокойно, почти вяло. С Анисфельдом вместе ходили в парикмахерскую подстригаться к вечеру. Настроение немного нервное, что усиливалось непрерывными звонками по телефону. Первый раздался в восемь часов утра: звонила монденистая [119] Светская, от mondaine (фр). барышня, с которой меня познакомили на выставке декораций Анисфельда, и просила билет для d'Indy, только что прибывшему в Чикаго. Я закричал, что невыносимо, когда композитора и дирижёра будят ни свет ни заря в день премьеры. Об этом потом пошла целая история.

В восьмом часу, за сорок минут до начала, мы с Анисфельдом, во фраках, уже были на сцене, где Анисфельд заботился о костюмах и гриме, а я о закулисном марше, поднятии занавеса и прочем. Эти сорок минут пролетели незаметно и Коини заявил, что восемь часов, всё готово, можно начинать. Зал выглядел не совсем полным. Дирекция не сделала в газетах почти никаких реклам об «Апельсинах»: или Мэри была слишком уверена, что и так всё Чикаго говорит о них, или тут подгадила консервативная bel-cant'ная партия. Однако зал вскоре дополнился. Пустовало только несколько лож и, вероятно, около сотни мест в партере. Даровые билеты выдавали туго. Наконец я отправился дирижировать. Оркестр и публика встретили меня аплодисментами. Я раскланялся и начал. При первых же звуках пополз театральный занавес, а затем появились Трагики. Как играл хор в Прологе я не помню, так как был увлечён дирижированием (не волновался), но пел хор хорошо. Знаю, что появившиеся Чудаки держали себя плохо. Герольд так разволновался, что всё спел на тон выше и от страха дирижировал рукой. Дальше всё пошло гладко и первый инцидент случился только в третьей картине, где Леандр запел «я его кормлю» на такт раньше. Но я не смутился, продолжил своё и скоро суфлёр вогнал его на место. Вообще я в первый раз почувствовал, какой союзник суфлёр! Акт кончился, и я ушёл под аплодисменты. Когда мы встретились с Анисфельдом за кулисами, то артисты выходили уже несколько раз. Мы вышли вдвоём и аплодисменты усилились. Яркая рампа и позади, как в тумане, кричащий и хлопающий зал. Мне показалось, что аплодисменты не слишком сильные, но зал так огромен, что никакие аплодисменты в нём не сильны, в чём я и убедился через день на концерте Шаляпина. Мы выходили кланяться несколько раз с артистами, но взять Коини Анисфельд наотрез отказался. Прибегает Бакланов и говорит: «Да это настоящий успех!» Я подхожу к Коини, но он, видимо, обижен, что его не взяли кланяться. Начинается второй акт и во время чихания Принца публика хохочет. Всё идёт отлично. При поднятии занавеса второй картины - аплодисменты за марш, а вернее, за декорации. Во время смеха Принца в зале хохот, а затем взрыв аплодисментов. После проклятия Кошиц тоже хлопали и кричали. В конце чрезвычайный успех. С артистами выхожу кланяться. Тащат они и Коини. Я тоже его зову: всё-таки работал, хоть и скверно. Но Анисфельд, увидев в цепи Коини, круто поворачивает и уходит, не желая выходить с ним вместе. Выходим без Анисфельда. Затем я и артисты несколько раз. Кошиц поздравляет меня. Не желая портить торжество, поздравляю и её с успехом. Она расцветает и хочет броситься целовать меня. Я отстраняюсь, ссылаясь на её грим. Коини в бешенстве и, стоя посередине сцены, кричит - как смел Анисфельд сделать такую демонстрацию! Я подхожу и говорю: «Раз уж он не хочет, то пусть после третьего акта идёт кланяться один, это тем более справедливо, что больше всего имеют успех его декорации».

Третий акт. Всё благополучно. Во время сцены Кухарки в зале хохот. Декорации третьей картины (с апельсинами) аплодируют. Во время появления Линетты вспоминаю Linette. Но успех меньше, чем во втором акте. Бакланов, придя за кулисы, просто говорит, что нужна купюра.

В четвёртом акте Челио вступает на такт позднее и половина ссоры с Фатой идёт неверно. Во второй картине St.Leger вступает с маршем не вовремя. Выстрел опаздывает. Беготня проходит на сцене довольно бестолково. Я беру темп безумный. Я не помню, выходили ли мы кланяться в конце. Это перед началом четвёртого акта, когда я вышел дирижировать, мне устроили продолжительную овацию, начатую оркестром. У меня в артистической масса народа. Мэри в бурном восторге. За нею Harold Мак-Кормик. Затем Розенвальды, Розентали, Карпентеры, консулы, Барановская, Готлиб и т.д. Когда поздравители отхлынули, решили отправиться к Фру-Фру, вернее к Nelson'aM. у которых она жила, - пить вино. Вино в Америке большая редкость, а после удачного спектакля хотелось выпить. Поехали: Карпентер, Анисфельды, Готлиб и я, и ещё несколько американцев. Относительно Кошиц я сказал, что лучше не надо, но Барановская сжалилась и по приезде туда выговорила у меня разрешение вызвать её. Я сразу хлопнул три коктейля и приятно опьянел. Вообще было очень весело, хотя не так вакхично, как после «Шута». Через час приехала Кошиц с князем Арабеловым. Многие, услышав, что он prince, решили, что это исполнитель партии Принца, и поздравили его с успехом. По общему требованию я играл несколько раз «Марш». Кошиц пела. Изумительно. Я сказал ей: «Если бы ты только пела, а не трещала всякий вздор!» Барановская и она сидели около меня. Кошиц рассказывала что-то Барановской потихоньку. Впоследствии оказалось, что это о том, как она меня любит. Барановская встала и деликатно ушла к другому концу стола, чтобы не огорчать Кошиц. В третьем часу поехали домой. Все подпили. Я - больше всех и чувствовал себя безмятежно. В автомобиле Кошиц, сидя рядом со мной (князь и Готлиб напротив), несколько раз бросилась меня целовать.