Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Утром сборы, а в 12.40 «XX Century» в Нью-Йорк. Еду с удовольствием: с Чикаго всё кончено, а в Нью-Йорке концерт с Коутсом, нью-йоркская премьера «Апельсинов», Банкиров и Фру-Фру, а затем и Европа. Перед отъездом получил письмо от Linette, милое и без разговоров о будущем. Я телеграфировал ей две тысячи франков. Письмо и от Бальмонта, очаровательное. Я старался достать ему денег и обратился с письмом к Mrs Kohnwald, но пока плохие симптомы. В Нью-Йорке снова примусь за поиски денег для него, надо мобилизовать Барановскую.

В Нью-Йорке я устроился на углу 7-й авеню и 55-й улицы, рядом с Wellington'ом, где я жил три года назад. Две комнаты за 175 в месяц – немного дороговато, но ввиду оперной премьеры надо было сохранять приличный вид.

С Борисом Николаевичем встретился в тот же день и проговорили девять часов, что стоило головной боли на следующий день. Б.Н. говорил, что встреча со мной для него целое спасение, брат его угнетает, и за моё предложение провести весну и лето где-нибудь под Мюнхеном он горячо ухватился. И Германия отличная страна, и Мюнхен старинный город, и окрестности его - чудо, словом, целая серия восклицаний. Отсюда целый последующий месяц главной темой наших разговоров сделался Мюнхен, дача и переселение туда. Б.Н. считал дни, когда можно будет туда выехать, но дня ещё назначить было нельзя, пока опера не будет представлена и не станет ясно, желает ли меня после этого Нью-Йорк или я могу ехать.

Оперный сезон Чикагской оперы в Нью-Йорке начался двадцать третьего января, но «Апельсины» шли не раньше, как на второй-третьей неделе, поэтому в первые дни моего нью-йоркского пребывания особых дел не было. Барановская была больна: после чикагских выпиваний её туберкулёзная почка дала себя знать, а теперь обострилась до того, что в день моего приезда Фру-Фру вынуждена была перебраться в частную больницу. Здесь она собиралась остаться неделю и мы уже проектировали совместные выезды в свет, но здоровье, вместо улучшения, пошло на ухудшение, и в начале февраля бедную Фру-Фру увезли в Калифорнию на солнце. Б.Н., познакомившийся с нею, был без ума от неё, говоря, что такой интересной женщины, как Барановская, он в свою жизнь не встречал. Сама же Фру-Фру затеяла со мною весьма определённые разговоры. Проведены они были ловко, эстетично, в виде полушутки, но смысл их был, конечно, серьёзный. Идея: я должен жениться на ней. Муж, с которым она разошлась два года назад, по-видимому, погиб в Мексике, она получила бумаги на руки, «я декоративна, хорошо сложена, чем я для вас не жена?» И действительно, едва ли лучше Барановской сыщешь себе жену, но вся её утончённость и эстетизм убили в ней женщину. Как женщина, она не возбуждала во мне никаких чувств (и между прочим, такого же мнения о ней был Б.Н.). Обдумывая всё это, я отправился в Метрополитэн на премьеру «Снегурочки» в декорациях Анисфельда, и тут неожиданно столкнулся со Стеллой. Эта встреча оказалась ответом на все тонкие плетения Фру-Фру. Едва я увидел Стеллу, я совершенно забыл о Барановской, так Стелла влекла к себе. Разговор со Стеллой был недлинный, но острый, с уколами и с комплиментами с обеих сторон. Ей страшно нажужжали про представление «Трёх апельсинов» и, по-видимому, это ей сильно импонировало, а она меня поразила своею красотою, ещё больше расцветшей. На другой день, вечером, она приехала ко мне якобы по делу и проболтала со мной целый вечер, на третий мы завтракали, поссорились - и расстались. Она через несколько дней уезжала во Флориду со своим больным отцом. Вообще, отношения со Стеллой какая-то сплошная нелепость, но каждый раз встреча производит на меня большое впечатление, а в этот раз был яркий пример, как далеко я от женитьбы на Барановской. Таким образом, я так же полушутя доказал Фру-Фру, что из этого вышло бы сплошное недоразумение, и разговор больше не возобновлялся, хотя я и продолжал ежедневно навещать её.

Двадцать шестого и двадцать седьмого играл с Коутсом 3-й Концерт. Конечно, с Коутсом играть было одно удовольствие. Качество исполнения и успех были приблизительно такие же. что и в Чикаго, но критика более развязная, тон более небрежный. Haensel был доволен успехом (но не критикой) и настаивал на том, чтобы я дал один или два récitais. По его расчётам больше двухсот-трёхсот долларов убытка быть не могло, для будущего же сезона это могло очень помочь. Он даже обещал не брать свою fee [122] Доля заработка (англ). . Я согласился и концерты были назначены на четырнадцатое и семнадцатое февраля. Тогда я принялся за приведение в порядок программы, между тем как «Апельсины» всё откладывались и даже кто-то пустил слух, что вовсе не пойдут. Мэри, конечно, была невидима.

Между тем, Зилоти, Шимановский и Коханские жили в Wellington'e, рядом со мною, и мы постоянно встречались за завтраком и обедом. Все мы жили очень дружно, а я интриговал в пользу Бальмонта, стараясь раздобыть для него деньги.

«Апельсины» назначили было на шестое февраля, но расходившаяся в городе инфлюенция (хотя и не такая сильная, как два года назад - тогда до пяти тысяч в день, теперь лишь тысяча) уложила в постель Труффальдино и Принца, и вместо «Трёх апельсинов» удивлённая публика увидела перед собой «Травиату», отмена была сделана всего за несколько часов до спектакля. Переложили на четырнадцатое и попали как раз на тот же день, что и концерт. Т.е. recital днём, а опера вечером. Тяжело, но я решил отнестись к событию бодро, боялся только, не заболеть бы как раз в этот день инфлюенцией. Б.Н. уже лежал с 39,5 и даже пропустил моё выступление с Коутсом.

Однако всё обошлось благополучно. Программа recital`я была нетяжёлая и хорошо известная, затем я по совету Капабланки принял очень горячую ванну, выпил горячее молоко и лежат два часа. Одел фрак и поехал дирижировать оперой.

Оркестровой репетиции в Нью-Йорке не было, но оркестр был так настроен, что каверз с его стороны не было. Зал был полон, но говорят, раздали много контрамарок: на шестое была отличная продажа, а после того, как вместо «Апельсинов» дали «Травиату», продажа пошла много хуже. Рекламы не было никакой: или слишком понадеялись, что про «Три апельсина» уже все знают, или просто кто-то в дирекции рыл мне яму. Исполнение было хорошее, без скандалов (неважна сценическая игра хора, конечно). Публика вела себя приблизительно так же, как на чикагской премьере, т.е. был большой успех, мне поднесён был венок (от Liebman) и только перед четвёртым актом не было чикагской овации. После спектакля пили вино у Букман, а на другой день я развернул газеты. И тут-то началась зверская ругань. Посвящались длиннейшие статьи, но только в двух газетах, в «Globe» и в немецкой, оперу похвалили. Я внимательно всё прочитал и был озадачен. В чём дело? Почему они ничего не понимают? Haensel был просто расстроен. В добавок выяснилось, что оперу больше не дадут, так как осталась всего одна неделя сезона, репертуар которой уже давно составлен. Было впечатление, что собачье нападение газет свели на нет весь успех «Трёх апельсинов».