Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

То ли от вчерашнего испанского пива, то ли от начинающейся простуды, целый день болела голова. Завтракал у Mompou, здешнего молодого композитора, который играл довольно милые сочинения. Затем он взял меня показывать окрестности города, великолепную avenue, которую теперь строят. Я теперь понял, что хорошо в Барселоне: это её узкие улицы, ярко освещённые в шесть-семь часов вечера и засыпанные оживлённой толпой.

Виолончелиста и меня взяли в Tibidabo, по фуникулёру. Это вершина, с которой виден и город, и море, и горы. Очень красиво, но дул сильный ветер, а у меня разыгрывается злейший насморк.

Вечером второй концерт. Я играю ещё меньше: шесть коротушек. Успех порядочный, после «Наваждения» - шумный, с двумя бисами. Дирекция довольна, и даже ввиду падения франка, в котором контракт, выдала Алексаняну и мне по сто песет «на чай». Вечером опять возили ужинать.

Думал в десять утра выехать в Париж, но оказалось, что можно получить обратную испанскую визу - это важно, поэтому остался ещё на день. Daniel рассчитывает, что я могу остаться и больше, и предлагал концерты в Valencia и Мадриде. Предложил ему устроить три концерта в апреле или мае.

Насморк в три ручья. Отпеваю накопившиеся письма.

В десять часов вместе с Alexanian'oM и провожаемый несколькими членами, выехал в Париж. На границе очень мило встретился с моими «пленителями» и показал им разрешение от барселонской полиции на возвращение. Улыбались и желали счастливого пути.

Мой метод путешествовать - это ехать до вечера, спать в гостинице и утром отправляться дальше. Однако Алексанян уговорил меня не делать этой «глупости» - и мы поехали дальше, проведя ночь впятером в отделении второго класса. Я спал на полудиване, протянув ноги на чемоданы, поставленные между диванами. В конце концов оказалось вовсе не так скверно, и, приехав в девять часов утра в Париж, я чувствовал себя бодро.

Утром уложил вещи и, простившись со Сталем, в двенадцать выехал в Антверпен. Поезд быстрый, на границах никаких придирок, и в семь часов вечера я был встречен на антверпенском вокзале Van Сашр'ом, очень милым секретарём того Общества, где я играю. Он меня устроил со скидкой в хорошем отеле. Вечером гулял по городу, который выглядит очень солидно, насколько можно рассмотреть вечером. С дороги устал и рано лёг спать.

Первая репетиция 3-го Концерта, посвятили ему два с половиной часа. Вот как зудят в провинции!! Дирижёр молодой, но старательный. По вкусам довольно консервативный, однако ездил в Брюссель на исполнение «Скифской сюиты» и вернулся в восторге, поэтому сейчас он старается.

Директора крайне любезны. Один из них, командир одного из фортов во время взятия Антверпена немцами, рассказывал много интересного про осаду и бой. Я до сих пор помню, с каким волнением в Петрограде по газетам мы следили за боем под Антверпеном - и потому рассказ одного из командиров был мне очень любопытен и даже увлекателен. Б.Н. всегда с волнением вспоминал о том огне, который немцы открыли против Антверпена.

Утром упражнялся, так как за время моего путешествия и 3-й Концерт, и программа брюссельского реситаля запущены. Днём один из директоров водил меня осмотреть дом-музей Plantin, одного из основателей печатного дела, жившего в шестнадцатом веке. Это действительно музей древних книг, манускриптов, рисунков - всё в обстановке как раз того времени, когда жил Рупрехт, а так как Рупрехт из-за Ренаты всё время рылся в книгах, то этот дом изумительно точно давал обстановку, в которой протекает «Огненный ангел». Когда кто-нибудь будет ставить мою оперу, рекомендую ему посетить этот дом. Он тщательно хранится с шестнадцатого века. Вероятно, в такой обстановке работали Фауст и Агриппа Неттесгеймский.

Концерт с Бальмонтом. Сбор четыре тысячи франков. Бальмонт раньше предложил условия: пополам, а после концерта не дал ничего: тысячу уже истратили раньше, пока устраивали концерт, тысячу заплатили за квартиру, на восемьсот сшит Бальмонту новый костюм, а если остальное разделить, то ничего в сущности не останется. Хотя у меня денег не так много, но меня огорчили не столько деньги, сколько недержание слова Бальмонтом.

Начинаю от первого числа, чтобы начать от какой-нибудь точки. Этталь вроде пятидесятилетней красавицы: и свежа и будто молода, а прихворнула инфлюенцией - и встала с постели старухой. Так и у нас: лето - как настоящее лето, а полил дождь - и сразу октябрь.

Переделываю финал 2-го Концерта. Всё же ещё работать очень энергично нельзя: сердце начинает биться, а потом болеть.

Жизнь сильно дорожает. Поговаривают о беспорядках. Не переехать ли в какое-нибудь иное царство?

Эберг пишет, что придётся прекратить (временно) печатание моих сочинений, так как цены вскочили в двадцать раз, даже если считать на золото. Поэтому гравировка «Классической» Симфонии, «Вальсов» Шуберта и прочего откладывается до неопределённого времени. Просит поспешить с корректурой партитуры сюиты «Шута». Поэтому налёг на корректуру.

Приехал полковник Эвальд с женою. Мы не любим гостей. Впрочем, эти переносятся довольно легко.

Пребывание полковников (то есть полковника с женой) я использую на то, чтобы подгонять корректуру сюиты из «Шута».

Вечером демонстрировал перед полковником нашу высокую игру в шахматы: играли с Б.Н. четвёртую партию матча. Я выиграл и очень изводил Б.Н. Я действительно, после того, как сердце моё окрепло и мы вновь возобновили недавнюю игру, - непобедим: из восьми я не проиграл ни одной - выиграл пять и три ничьи.

Полковник говорит, что в Баварии социальной революции не будет. Если случатся беспорядки в Берлине, то Бавария сразу отделится. Советует нам оставаться в Баварии и снять дачу графа Мантейфеля - очень хорошую. Написал на всякий случай графу.

С полковником ходил гулять и имел таинственное объяснение: как наладить брак с Пташкой. В Америке это делается просто, в семь минут; в Deutschland'e же столько формальностей и тягучки, что и в семь недель не сварганишь. Полковник был чрезвычайно мил и обещал налечь на свои связи в Мюнхене, дабы ускорить дело.

Письмо от Цедербаума: Скрипичный концерт идёт у Кусевицкого в Париже восемнадцатого октября (наконец-то, после семи лет со дня написания, хотя и с плохим скрипачом), я играю 2-й Концерт двадцать пятого, а «Семеро их», хотя восьмого ноября и есть хор, вовсе не идёт. Я возмущён: «Семеро их» мне важнее всего сыграть! Да и Концерт к двадцать пятому я не выучу: при моём ещё слабом сердце я не могу лезть вон из кожи.