Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Полковники уехали. Всё-таки приятно.

Очень отлегло, что Второй концерт не надо гнать к октябрю. Но всё же надо его проталкивать, ибо если к осени не кончу, то завязнет до весны. Работал над Intermezzo.

Писал письма Tokugava и Ohtaguro, по случаю землетрясения в Японии.

Живы ли они?

Были с Пташкой в монастыре на мессе, где происходило торжественное пострижение трёх монахов. Кроме того, служил приезжавший из Мюнхена кардинал, поэтому парад и миллион народу. Кардинал - рослый, с правильными чертами лица, вроде недавно умершего Хардинга, но с плотоядным складом губ, в золотых одеждах с красной шапочкой, на спине белая лента с двумя чёрными крестиками - точно двойка треф. Вся служба была очень интересной.

По возвращении - стычка с Б.Н., который объявил, что теперь он будет ложиться под утро, а вставать в пять вечера - «перейдёт на ночной режим». Все возмутились. Он мотивировал это тем, что ночью может работать. Я отвечал, что больше он не обманет: это как раз наоборот, чтобы не работать и чтобы никто не мог его проверить. Кончилось тем, что я рассердился и объявил, что этого не будет, а у него после целый день болела голова.

Встреча с Пташкой Нового Года у Самойленко. Боровский пил со мной на брудершафт. Подпили. Пташка и Фру-Фру под конец лежали. Вернулись в Sèvres в автомобиле. Встали с головной болью. Днём учил наизусть 5-ю Сонату.

Письмо от Б.Н. Мама слабая - не может ехать. Деньги на исходе. Я озадачен и огорчён: как быть?

Были с Пташкой в городе. Я проверял по совету Le Boeuf в Обществе авторов: очень напутано и наврано. Я обращал внимание на ошибки. Обещали возместить. Обедали у Сталей. Были блины с икрой. Ученица Янакопулос пела Ор.35, все. Некоторые слышал в первый раз.

В русском ресторане, где мы обедали, на стол подавал Грунау, которого я не узнал, но который представился после конца обеда. Странное впечатление. Смущённый тем, что я только что оставил ему на чай, я был преувеличенно любезен.

Спокойный день. Сидели в Sèvres. Учил 5-ю Сонату. Почти знаю всю наизусть. Ждал телефон от Идки [147] Ида Рубинштейн. . Читал «Путешествие в Тибет», чрезвычайно интересно, хотя и медлительно.

Очень спокойный день. Опять учил 5-ю Сонату и ждал телефон от Идки. Долго возился с начатым вчера письмом Мясковскому. Очень увлёкся. Конечно, письмо – ответственное, но Мясковскому надо вылезти из его медлительности и нескладных устарелых приёмов, иначе его никто не будет слушать.

Третий тихий день. Хочется начать что-нибудь сочинять, и потому телефон Идки, не говоря уже про финансовую сторону, крайне желателен. Вспомнил, что у меня не переписана начисто каденция из 2-го Концерта, и занялся ею. Прочёл брошюру Сабанеева о Скрябине. Какой жуткий безумец! А вдруг он был прав? А вдруг его безумие было возможно, - но там, где-то в запредельном, шла тоже борьба, и в пылу борьбы его оттуда срезали невидимой стрелою?! Но всё же мне Скрябин сейчас далёк и ближе мне Стравинский, полнокровный, со своей изумительной техникой. Всегдашний вопрос: что более настоящее для художника - идти в глубь своего мастерства или в ширь космоса? Скрябин или Стравинский? Оба, соединённые воедино!

Четвёртый тихий день, даже чуть монотонный, так как нет настоящей горячей работы. Переписывал и доделывал каденцию. От Б.Н. письмо из Oberammergau: мама настолько слаба, что её привезти нельзя. Сложная задача: ехать туда и сложно, и дорого, и нет реальной пользы. Не ехать, когда мать при смерти - тоже неладно. Мучительно обдумываю, как быть.

Был в Париже, в настроении довольно злом. Написал Демази, выражая сомнение в рубинштейновском предприятии.

Демази звонил, что Рубинштейн примет меня десятого. Наконец-то дело решится или туда, или сюда. Если бы я был один, то финансовое положение меня не беспокоило бы, но так как теперь на моей ответственности люди и по восходящей, и по нисходящей линии, то этот вопрос меня очень заботит. Впрочем, касательно «Библейской сюиты» у меня и идейки кое-какие есть.

5-ю Сонату играю наизусть.

Болела голова, поэтому мало что сделал. Были у Шаховской. У неё, среди общей бедности, хранятся интересные документы: дневник Алексея (наследника) и письма царских дочерей к родителям, большинство времени Екатеринбурга и Тобольска, несомненно оригинальные, так как много с конвертами, адресами и штемпелями. Содержания мало, бессодержательности - тьма. Может быть потому, что при создавшихся условиях ничего нельзя было писать: приходилось отделываться общими фразами.

Был у Иды: длинные, красивые руки, оголённые до плеч, много грации и пленительные ноты в голосе, стареющее слегка лицо с глазами, подведёнными четырьмя толстыми прямыми полосами - когда щурит, кроме полос ничего не видно. Со мною очень любезна, даже почтительна. Я рассказал о том, какую музыку я намерен сделать, что очень её вдохновило. Драму она будет ставить, но не раньше декабря, так что времени много. Я дал понять, что сейчас я свободен, а что дальше - не знаю. Она обещала на днях написать - т.е. вероятно, о деловых условиях. Про Демази сказала, что у него есть страдание, которое может быть у еврея и не может быть у француза; про Бакста - что он давно бредит «Юдифью» как сюжетом; про меня - что никто, кроме меня, не может написать достаточно глубокую музыку.

Итак: я - единственный еврейский композитор!

Итак, как будто с финансовой стороной дело может наладиться. Хотелось бы мне написать нонет для духовых инструментов с контрабасом, чтобы сразиться со Стравинским и его октетом, но большая вещь - между делом не закончу. Вот если б кто-нибудь заказал!...

Пока же проигрывал «Шехеразаду» Римского-Корсакова для того, чтобы сделать конденсировку [148] Т.е. сжатое изложение, от condenser (фр). для семиминутного валика для Duo Art, согласно их просьбе. Может быть, в благодарность пришлют аванс.

Занимался «Шехеразадой», а также переложением для фортепиано арии Ренаты, оркестрованной летом.

Сталь вызвонил нас в Париж обедать и угостил шикарнейшим обедом у «Прюнье». Дела его расцветают. Дива только что выступила со Стравинским в Антверпене. Стравинский дирижировал и волновался до самозабвения. Свой фортепианный концерт он, кажется, кончил и теперь учит: хочет делать деньги как пианист.

После вчерашнего обеда и старого ронского вина плохо спали ночью; кроме того, разыгрался ручьистый насморк. Завтракали у Гамбурга. Играл с ним скрипичную сонату Pizzetti. Кое-что сделано ловко, но итальянец не может, чтобы не сбиться на слащавость.