Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Играл на рояле: учил каденцию 2-го Концерта и 5-ю Сонату. Был у Манухина, он нашёл дальнейшее улучшение моего сердца. Предписал продолжать принимать фосфорные препараты: фитин и глицерофосфат, так как главный изъян моего организма - недостаток фосфора. Я действительно чувствую себя лучше и последнее время могу спать на левом боку. Также меньше возбуждается сердце при занятиях музыкой. Вечером сидели в столовой за столом, писали письма и раскладывали пасьянс.

Учил каденцию. Ездил в русское консульство за паспортом для Пташки, а то у неё всё ещё девичий испанский. Всякие затруднения, но у консула дочь консерваторка, и узнав, что «тот Прокофьев», он обещал устроить.

Вечером Фру-Фру рассказывала про дни Временного правительства и про Керенского, который женился на её кузине. Ругала его за то, что он управление государством путал с романтическими похождениями.

Эберг сообщил, что маленький нью-йоркский театрик на четыреста мест The Neighborhood Playhouse хочет поставить в марте «Шута», на сокращённом оркестре, в собственной переделке. Писал Дягилев, спрашивая разрешения, ибо он владеет «Шутом» ещё на два с половиной года. Событие это - малого калибра, и постановка будет, видимо, ерундовая, но могут прислать несколько сот долларов - и то хлеб.

В Обществе авторов рассчитывал получить кое-какие деньги, но дали только пятьдесят два франка - ибо это, главным образом, за летние месяцы, когда мало что исполняется.

Вечером был у Кусевицкого, видел Бальмонта, с которым радостная встреча и который читал свой новый рассказ «Мужик Пётр». Очень консистентно [152] Содержательно, от consistent (фр). с точки зрения языка, но, мне кажется, неудачно с точки зрения формы. Бальмонт повторил своё желание напечатать книжку сонетов: переводы Эредиа - его, мои и Б.Н.

Утром занимался. Днём ездил в Boulogne, в лечебницу вдовы Плеханова, узнать, нельзя ли поместить туда маму, когда она приедет из Германии. Mme Плеханова меня знала по концертам и всячески старалась быть мне приятной, но всё-таки сорок франков в день.

Днём были Черепнины. Я играл им «Три апельсина» и 5-ю Сонату.

В немецком консульстве сказали, что пошёл прямой вагон Париж-Мюнхен, что меня чрезвычайно обрадовало, так как сильно облегчает мою поездку в Oberammergau.

С Пташкой ссорились, главным образом оттого, что в конце февраля я должен поехать в Ригу на концерты, а она как раз перед этим ждёт свою délivrance [153] Буквально - освобождение, здесь - разрешение от бремени (фр). . Мать её опаздывает из Америки и она боится остаться одна. С другой стороны - упускать рижскую серию концертов для меня трудно, так как с деньгами туго, а расходов тьма.

Отнёс Кусевицкому 7-ю Симфонию Мясковского. Он, кажется, благосклонен, посмотрит её и возможно исполнит весною.

С Пташкой трогательно помирились.

Вечером я взял маленький чемоданчик и в metro поехал на вокзал. Поезд шёл в 11.35 вечера. Вагон в Мюнхен был налицо. Про этот вагон публика пока не знает, поэтому народу мало и я отлично спал ночь.

Утром Страсбург, граница и пересадка в третий класс, который сейчас в Германии дороже, чем второй во Франции. Целый день ехал и вечером прибыл в Мюнхен. Немцы всё время ругали французский вагон, который действительно был очень пылен, но сами всё время лезли не в немецкий, а во французский, потому что в нём мягкие сидения, а в немецком деревянные.

Встал рано, побывал во французском консульстве, справляясь о визе для Б.Н. и мамы. Видел в магазине пишущую машинку с прикреплённой к ней цитрой: каждая буква издаёт звук. Занятно!

В полпервого был встречен на вокзале Oberammergau Борисом Николаевичем. Dr.Lang сказал: «Если есть прямой вагон, то везите вашу маму: сейчас она немного крепче, но лучше едва ли когда-либо она будет». Мама действительно сидела в кресле, но вид у неё ужасный: лицо жёлтое, худое, кроме того, воспалён глаз, который очень красен. Поездка в Париж её страшно обрадовала. Но Боже, как мы повезём такую слабую!

В квартире у Dr.Lang'a, где я поселился, у меня очень хорошая комната, но холодно. Б.Н. всех тут научил играть в шахматы. Я дал сеанс одновременной игры против семи человек (первый раз в моей жизни) и все семь выиграл.

Б.Н. продал инкубатор в пять раз дороже, чем мы его купили. Это, конечно, здорово, но какой толк, коли все эти деньги уже прожиты!

В Oberammergau солнечно и снежно, и в общем очень красиво, хотя я оставляю эту красоту как-то без внимания, сосредоточенный на предстоящем отъезде. Приводил в порядок мои старые письма за несколько лет, которых тут пропасть - целый чемодан.

Предстоящий перевоз мамы очень заботит и меня, и Б.Н. Довезём ли мы её? И правы ли мы (т.е. в конце концов не мы, а я), что везём её. Во всяком случае, она очень довольна.

Ездил в Гармиш получать разрешение от полиции на выезд из Германии. Боялся, что будут затруднения (полиции всех стран всегда чинят затруднения!), но всё обошлось благополучно: содрали шестьдесят франков и дали разрешение.

Вообще я никак не могу понять, что творится с Германией: жизнь, по сравнению с Францией, страшно дорога, но немцы как будто свободно распоряжаются деньгами, а между тем платить контрибуции не могут...

Расписание поездов идиотское: кончил полицейские дела в полдвенадцатого, а домой попасть можно лишь к семи; расстояние же по прямой линии – десять километров. Чтобы убить время, писал философские рассуждения «Почему я не верю в церковь». Писал с увлечением. По возвращении в Oberammergau, читал Б.Н., который сказал: «Я так же думаю», и одобрил работу, за исключением нескольких высказанных выражений, без которых можно обойтись.

Ходил с санками в Ettal и там в течение трёх часов потрошил мой сундук, который у мэра. Сундук так тяжёл, что тащить его во Францию немыслимо, поэтому я брал нужные вещи и ноты. Нагрузил всё на санки и, усталый, привёз в Oberammergau. Б.H., который только что проснулся, встретил меня на верхней ступени лестницы и предложил помочь. О том, чтобы помочь мне в Эттале, он, конечно, не подумал. Я рассердился и прогнал его вон.

Сегодня должны бы в путь; но маме хуже, опухли ноги и слабый пульс. Ехать она очень хочет и в то же время еле может подняться с подушки. Плачет при упоминании, что ей ещё надо оставаться здесь. Вечером с Б.Н. я имел длинные рассуждения: как быть. Я стоял за то, что всё-таки ехать, он говорил, что в таком виде везти и думать нечего - она умрёт в дороге. Решили, что я уеду один (я не мог более оставаться из-за концертов и положения Linette), а он останется и, если маме будет лучше, выедет с нею через две недели.