Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

От Duo Art предложение нового контракта. Было бы отлично, но горе, что наиграть рулон надо ездить в Нью-Йорк!

От Duo Art аванс четыреста долларов, не под новый контракт, а под последний год старого. С деньгами стало снова прилично.

Пташка переехала в другую комнату, но кроме этого никаких перемен в её состоянии нет. Также в здоровье мамы, как пишет Башкиров.

Обедал у Pruniиres'a. который всегда очень мил со мной, играл 5-ю Сонату, имевшую большой успех у него, Шлецера, Le Boeuf'a; гораздо больший, чем у Боровского и Кусевицкого, но я теперь её недурно играю, а тогда ковырял. Заведующий амстердамскими концертами, где дирижирует Менгельберг, очень обиделся, когда я сказал, что в Америке я играл Менгельбергу мои сочинения, но последний ничего не понял.

У Пташки без перемен. Занимались с нею проверкой перевода «Апельсинов».

Вечером у Цейтлиных, где Милюков, Бунин, Мережковский, Куприн, Шмелёв, Ремизов, Ларионов и прочие. Самые фантастические фигуры у Шмелёва и Ремизова. Последний недавно переехал из Берлина в Париж. Я спросил, как нравится Париж. Он ответил, что уж очень хорошо кричат по утрам торговки. Куприн мягкий и пьяненький. Бунин сухой и неприятный. С Мережковским мы говорили о Кнососе и критской культуре, из области которой он пишет роман. После вечера Сталь сказал: завтра у вас родится сын, надо выпить за его здоровье - и потащил в кабачок на Монмартре. Пили шампанское, и я в четыре еле вырвался домой.

Спал с полпятого до полдевятого, затем поспешил в госпиталь, думая, что предсказание Сталя исполнится. Но нет, всё без перемен. Пташка переехала в третью комнату, огромную, - солнечную и тихую. Ездил два раза на вокзал встречать Пташкину маму в пять и одиннадцать вечера, но она не приехала.

После вчерашнего кутежа безумно хотел спать.

У Марии Викторовны завтракала Славина, наша знаменитость Мариинского театра. Когда ставили «Игрока», она рассматривала партию Бабуленьки и должна была её петь, но отнеслась не особенно одобрительно. Теперь наоборот, очень хвалила мою музыку. Пташкина мама приехала в шесть часов вечера и, конечно, первый вопрос был: что Linette. Я отвёз её в отель, где ей была резервирована комната, а оттуда к Пташке. Встреча.

Ольга Владиславовна очень нервна. Держится политики никому не мешать и не тратить ни копейки денег, кроме своих. Всё время у Пташки в больнице. Сама Пташка без перемен.

М.В. собралась в Мадрид к Боровскому и бегает за визами и паспортом.

Учу 2-й Концерт. Был Шлецер, снова слушал и хвалил 5-ю Сонату. От 2-го Концерта в большом восторге, считает его лучше Третьего.

Вечером отправился к Пташке, чтобы навестить её на несколько минут. По-видимому, дело шло к развязке. Однако боли не были очень сильными и мы в промежутках играли в карты. Я остался весь вечер, а в двенадцать Пташка просила меня остаться ещё. Я лёг на кушетку и задремал. Пташка стонала, но в промежутках тоже несколько раз засыпала. В час ночи боли усилились. Сестра заходила каждый час и в три часа послала меня спать в другую свободную комнату.

У входа в больницу встретил Ольгу Владиславовну. Доктор уже приехал, прогнал О.В. и велел ей вернуться через полчаса. Мы стали бродить по соседним улицам. О.В. очень волновалась, я её старался подбадривать. Затем я пошёл в больницу, а О.В. осталась на улице, дошёл до двери Пташкиной комнаты, но дверь была закрыта и внутри всё тихо. Затем вдруг появилась сестра и доложила, что всё благополучно кончилось, родился сын, и я могу войти. Доктор надевал пиджак и поздравлял меня.

Пташка лежала страшно плоская, без живота. Она была ещё в полусне, но улыбнулась, когда я подошёл к ней. Ребёнок был в люльке, он был лиловый и очень уродливый. Сестра побежала на улицу звать О.В. Рождение прошло чрезвычайно благополучно и произошло в 8.45 утра.

Отношение моё к ребёнку скорее тёплое, лишь бы не очень орал. Пташка очень хотела сына. Я не имел специального выбора. Назвать решили по моему предложению Святославом. Я хотел было Аскольдом, но, вероятно, поп не окрестил бы.

Пташка себя чувствует хорошо, лежит не шевелясь. Святослав выглядит приличнее и избавился от лиловой краски. Он в общем похож на меня, мало на Пташку.

Я обдумывал новую форму «музыкальной драмы», которая может родиться из мелодекламации. Только декламации надо ритмовать и записать нотными крючками, чтобы строго координировать с музыкой. Впрочем, можно даже не очень строго - лишь бы сильные части такта были вовремя (а то речь будет слишком скована). Кроме того, можно указывать повышение и понижение голоса и писать его на трёх линейках (без какого бы то ни было отношения к тону). Таким образом вся драма будет крепко связана с музыкой. Главная трудность - это неприятный звук говорящего голоса на фоне музыки, но тут, я думаю, можно выучиться оркестровать так же, как выучились оркестровать фортепианные концерты, в которых тоже легко нарваться на неприятные сопоставления. Надо ещё подумать и «выносить» эту идею.

Двадцать девятое - день, бывающий раз в четыре года. Собственно Святославу надо было родиться сегодня.

Письмо из Риги, из которого следует, что там концерты не состоятся. Жаль в финансовом отношении, но ехать туда мне было лень. В связи с отпаданием Риги, назначил в Париже recital на девятое марта. М.В. уехала в Мадрид «в гости» к Боровскому, который даёт концерты по Испании.

Занимался, писал письма, переписывал на машинке сокращённое либретто «Апельсинов», переведённое Пташкой, был у Пташки, в русском консульстве, чтобы взять новый паспорт. Вечер провёл со Сталем, сестрой Дивы и её мужем Волковысским. Адриенна хочет делать мой бюст.

Ссорились с Пташкой, так как надо исправлять английский перевод «Апельсинов», а между тем Святослав орал, как оглашенный.

Занимались с Пташкой проверкой перевода «Трёх апельсинов».

Святослав не орал. Когда его кормят, он временно перестаёт и не выпускает грудь, то ему зажимают нос. Тогда не хватает дыхания и он волей-неволей выпускает. Очень мило!

Днём готовился к концерту. Вечером был у Мережковского, в первый раз, и в первый раз познакомился с Гиппиус. Но А.Белый в своих воспоминаниях о Блоке так хорошо описал их домашнюю жизнь, что я пришёл в будто давно знакомый дом. Гиппиус мне очень понравилась, хотя неприятно, как она по-петербургски растягивает гласные. Я заводил с ней разговор про Маяковского, стараясь добиться, чтобы, откинув политику, она признала за ним крупный талант, но она упорно не соглашалась. Мережковский показывал свой новый роман из жизни древнего Крита. Поговорили о том, чтобы я написал оперу на этот роман. Оба они признались, что ничего не понимают в музыке, но Гиппиус знает, что я написал романс на «Серое платьице».