Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Сегодня русский Новый Год, но мы сидели смирно дома.

Занимался «Шехеразадой»: надо сделать выборку на семь-восемь минут и хорошо сцепить.

Почти целый день в Париже. Боровские нашли квартиру в три комнаты и убеждают нас переехать к ним (на общих началах), так как Боровский уезжает в концертное турне и Мария Викторовна остаётся одна.

Эберг представил отчёт о продаже моих сочинений. Очень интересно смотреть, где сколько. Мне надлежит получить около двух тысяч франков. Тоже кстати. От Мясковского - 7-я Симфония. Начинается в fa-mag на si-mag. Это уже шаг вперёд после пятой!

Вечером концерт Боровского. Он с колоссальным блеском зажарил третий из трёх отрывков из «Петрушки». Феноменально «оркестровано» для фортепиано. Какой скачок от старика Листа! Слушаешь - и кажется, больше ничего не изобретёшь для фортепиано. По форме неудачно: самый кончик охлаждает и заключительное глиссандо грубо. В Сонатине Равеля мне понравилась первая часть.

Цедербаум сообщил, что он заинтересовал Рушэ в «Трёх апельсинах» (Рушэ: Я хотел бы поставить какую-нибудь русскую оперу, например, «Царя Салтана». Цедербаум: «Это одна из худших опер Римского-Корсакова; поставьте лучше что-нибудь поживее, например «Три апельсина» Прокофьева; декорации можно достать из Америки, где они не нужны»), Рушэ заинтересовался и выразил желание, чтобы я ему сыграл. Очень неожиданно, хотя я как-то мало верю, чтобы допотопная Opéra раскачалась до «Трёх апельсинов»!

Перекладывал арию Ренаты. Был у нас Сталь. Гуляли по хорошей погоде в Saint-Cloud. Старик-канадец показал пасьянс вдвоём под названием Russian Bank, и я вспомнил, что играл его, когда мне было шесть лет. Я даже вспомнил, в каком порядке раскладывались кучки карт.

Была Шаховская. Бальмонт озабочен: Мирка [149] Дочь Бальмонта. влюблена и хочет замуж. Своими тайнами делится только с Бальмонтом, запираясь с ним в ванне. Мирка ужасная дрянь и, несмотря на свои шестнадцать лет, вероятно, уже не невинна, так как ещё до этого героя она уже встретила - как она выражается - «рокового человека».

Думал о 2-й Сонате Скрябина, которую играл вчера Боровский. Первая часть, с её неудачной, демодированной патетикой, никуда не годится. Финал задуман интересно: на неудержимо бьющей (впрочем, неприятно шопенизированной) правой руке - острые, колкие басы, а затем врывается очень хорошая тема, характерная по своему отречению, отдаванию, abandon [150] Самозабвение, непринуждённость (фр). .

День прошёл в укладке, причём при расплате я сразился с хозяйкой. В полпятого свалили одиннадцать штук багажа в автомобиль и приехали в Париж, Auteuil, в новую квартиру, которая очень мила и даже не скверно меблирована: три комнаты, Мария Викторовна уступила нам спальню, сама устроилась в гостиной, столовая нас разделяет. Боровский в тот же вечер уехал в Берлин на концерт. Перед этим съели обед, приготовленный Марией Викторовной, и выпили вишнёвки.

На новом месте (которым мы очень довольны) проспали долго. Плейель прислал рояль. Никуда не хочется уходить из квартиры. Пташка рассказала Фру-Фру о своём состоянии (восемь месяцев). Об этом, кроме Сталя, кажется, никто не догадывался до сих пор. Вечером корректировал партитуру 3-го Концерта и раскладывал пасьянс.

Был на репетиции одного нового симфонического общества Cora. Познакомился с дирижёром Вольфом, которого, впрочем, уже встречал в Нью-Йорке, когда играл в «Метрополитэн» Гатти-Казацце мою оперу. Заинтересовал его симфониями Мясковского и завтра буду ему их показывать. Повторил 1-й Концерт, но идёт гладко.

«Ménage en trois» протекает очень приятно, только обе «барышни», как я называю Пташку и Фру-Фру, кряхтят от ожидания потомства.

Играл Вольфу 5-ю Симфонию Мясковского, не без хитрости, т.е. пропустив медлительную вторую часть и совсем не сыграв финала. Симфония понравилась, а то, что она сочинена во время войны (точнее - на войне) на галицийские темы и вовсе ободрило француза: он будет играть её двадцать восьмого марта. Я был страшно доволен, точно это моя симфония.

В двенадцать часов дня выехал в Лондон на концерт, без особого удовольствия, так как в Лондоне критики меня травят и, хотя я выступаю в четвёртый раз в симфоническом, никто не интересуется мною в других городах Англии. Переезд был лёгкий, море тихое, к паспортам не придирались. Приехал в Лондон ровно за четыре часа до начала железнодорожной забастовки. Как же обратно? Остановился в Hotel Craven по рекомендации Черепнина, но отель дрянной и вовсе недешёвый. Вечер провёл с Цейтлиными, которые приехали в Лондон в том же поезде, что и я. Говорят, что Мережковский и Гиппиус совершенно немузыкальны. Вот тебе и все «зинки» [151] Имеются ввиду романсы Н. Мясковского на стихи Зинаиды Гиппиус. Мясковского!

В 10.30 репетиция с Гусенсом, который сопровождал очень хорошо, приняв во внимание, что мы сыгрывались и он раньше не слыхал этого Концерта (мой Первый, очень жаль, что не Второй, но его еле выучу к весне, к Кусевицкому).

Ходил на Victoria Station узнавать про поезда. Кое-какие идут и станция, несмотря на всеобщую забастовку, не мертва. Говорят, завтра мой поезд пойдёт. Заходил в лондонское отделение Aeolian Со. Попал удачно, так как они только что получили предписание из Нью-Йорка заключить со мною новый контракт наигрывания, но не на пять лет, а на пять сезонов, т.е. на пять моих будущих приездов в Нью-Йорк, по три рулона вместо прежних пяти. Ясно, что мои фонды в Америке низки и мне сбивают количество, а так как от предлагаемого контракта я не могу извлекать пользы, пока я в Европе, я просил отложить переговоры до моего следующего приезда в Нью-Йорк. Пока же воспользуюсь случаем, чтобы сообщить, что я переложил «Шехеразаду» (хотя я её не кончил) и попросить аванс под ещё неиспользованный последний год предыдущего контракта. Mead (директор лондонский) сказал, что, вероятно, к авансу препятствий не встретится, но он всё же должен предварительно запросить Нью-Йорк. Таким образом, отлично: шесть тысяч франков для бюджета.

В восемь часов вечера концерт. Когда я вышел на эстраду и сел за рояль, у меня отскочила пуговица у фрачного жилета и упала на моё колено. Я взял её и сунул в карман. Гусенс сделал мне рожу. Это меня развеселило. Концерт я играл недурно. Вначале чуть-чуть намазал. Успех хороший, как в прошлый раз, но меньше, чем в Женеве. Вызывали четыре раза. В артистическую никто не приходил и денег никто не платил.

Встал рано и бегал за чеком и его разменом. Купил новую шляпу у Locks. По случаю забастовки не было известно, пойдёт ли поезд. Но поезд на континент пошёл и в два часа я был уже во Франции, очень довольный, что покинул дорогой, забастовочный и довольно безразлично принимавший меня Лондон. Сидя в поезде, обдумывал судьбы и пути оперы. И Дягилев, и Стравинский кричат, что довольно, пора кончать с декламационным стилем в опере; если уж писать оперу, то в старых формах - с номерами, ариями, ансамблями. Мне стало совершенно ясно, что это совершенно неверно. Писать надо так, чтобы музыка всё время усиливала впечатление по сравнению с тем, если-б это была простая драма без музыки. Либретто должно быть составлено так, чтоб никакой служебной музыки не было. Отсюда «Женитьба» Мусоргского - на ложном пути. Неважно, будет ли опера написана в ариозном или декламационном стиле, но важно, чтобы ария или ансамбль вызывались сценой, а декламационный момент требовал музыку для усиления впечатления. В моих операх есть много промахов в этом направлении, потому что я не вполне ясно отдавал себе отчёт, но сегодня, я считаю, я этот вопрос разрешил, и впредь буду действовать соответственно. В «Игроке» и «Огненном ангеле» я слишком зависел от текста. В будущем надо брать только идею сюжета, а разрабатывать её надо гораздо свободнее - подчиняясь сегодняшним принципам. В семь часов вечера был дома и нашёл обеих барышень в хорошем настроении, хотя и с насморком.