Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Price совершенно умирал от болезни сердца, и когда доктор отказался, за него взялся Christian scientist [164] Проповедник Христианской науки. , который его совершенно вылечил. Это произвело на нас большое впечатление.

Первая оркестровая репетиция «Семеро их», в фойе, поэтому всё звучало оглушительно, хотя и не особенно ясно. Слушал с интересом и волнением. Некоторые пустяки надо переделать, но не так много.

Вечером открытие Дягилевского сезона: блестящий съезд. Я очень интересовался балетом Пуленка «Les biches», но был разочарован и прямо огорчён. Материал наивный, шарманочно-танцевальный. Но ещё Бог с ним, с материалом, я не хочу к нему придираться: кажется, по его мнению, он пользуется таким материалом, потому что этот материал отражает современность. Пускай. Но использован этот материал никак, формы никакой (сплошь четырёхтакты, связанные с не имеющими к ним отношения другими четырёхтактами), разработки никакой, и инструментовка пускай милая, но в конце концов - никакая.

Шедшая после «Биш» «Свадебка», которую я слышу в первый раз, сделана рукою мастера и с напряжением, сближающим её с «Весной священной». Очень хорошая вещь. Когда я пошёл поздравлять Стравинского, с которым мы расцеловались, то, кстати, ругнул «Biches». Я очень был удивлён, когда Стравинский стал защищать Пуленка. Я: «Не верю вашим похвалам». Стравинский (несколько обиженный): «Между тем у вас нет оснований считать меня неискренним. Но мы смотрим с разных точек зрения». Я не понимаю, в чём дело, и хотел бы поговорить со Стравинским серьёзно на эту тему. Пуленку я не сказал ни слова и он, кажется, смущён моим отношением. Но и я огорчён, ибо считал его настоящим композитором.

Хоровая репетиция под управлением Кусевицкого, который, конечно, ещё подтянул их, хотя сам не совсем был твёрд в темпах, кое-где гнал, а кое-где затягивал.

Вечером был на концерте Дамроша, где Гофман играл 4-й Концерт Бетховена. Любопытно, что Гофман, который имеет такой успех в Америке и России, в первый раз играет в Париже. Играл он просто и тонко, и имел шумный успех.

Генеральная репетиция «Семеро их», впрочем единственная, где хор сведён с оркестром. Началась нескладно, так как тенор не знал, что в девять, и явился только в десять, и сам же обрушился, что его не предупредили. Словом, вышел целый скандал. Он хотел отказываться, мне пришлось его уговорить, словом, целая история, весьма не ко времени. Голосишко у него пронзительный, но так себе, а музыкант он хороший. «Семеро их» в большом зале звучало не так грозно, как я думал. Хор восемьдесят-девяносто человек, а надо бы сто пятьдесят. Дрянной тамтам. Было масса волнений, так как сначала всё шаталось, но Кусевицкий очень старался и под конец наладил дело. Я вернулся домой совсем измученный.

Вечером был на концерте Szigeti. Он. кажется, первый из скрипачей искренний поклонник моего Скрипичного концерта и через несколько дней будет играть его в Праге. Он очень корректный скрипач, целомудренный в своих средствах, и хороший музыкант. После концерта он пригласил меня ужинать. Я расспрашивал его про Москву и 6-ю Симфонию Мясковского, которую он только что слышал.

В Москве он дал девять концертов. Жизнь очень дорога. Публика внимательна. 6-я Симфония ему не очень понравилась. По его мнению, в ней нет единства и она не особенно хорошо воплощена.

День начался хорошо: письмо от Szenkar, дирижёра Кёльнской оперы, где в очень лестных выражениях он высказывает желание поставить «Три апельсина». Затем был Szigeti и проиграл Скрипичный концерт. Играл хорошо, но я как-то не мог вдуматься, занятый предстоящим исполнением «Семеро их». Вечером мы с Пташкой в ложе Кусевицкого. Тут же Боровские, вдова Дебюсси, позднее Равель. Я волновался и плохо слушал предыдущую программу. Неудачно было, что моей вещи предшествовала шумная вещь Ф. Шмитта. Во время исполнения «Семеро их» моё волнение ещё более увеличилось, но сыграно было хорошо и успех был очень большим. Меня вызывали и я выходил кланяться к барьеру ложи. Затем играл Стравинский свой Концерт, но имел меньший успех, чем в прошлый раз. В антракте видел Бакста, Черепнина, Милюкова, которые необычайно горячо выражали свои восторги. Затем появилась целая гирлянда нарядных дам: Фатьма, Тамара и другие. В соседней с нами ложе была Ида Рубинштейн, к которой мы зашли с Бакстом. Тут же Рушэ. Ида говорила вошедшему со мною Демази: «Вот музыкант, который нужен для вашей вещи», - и сказала, что на днях пригласит меня для переговоров. Во втором отделении шли «Ноктюрны» Дебюсси, а затем «Семеро их» были повторены снова. На этот раз я слушал более спокойно, но успех был меньше, чем в первый раз, и меня не вызывали. Концерт закончился плясками с хором из «Игоря». Равель присутствовал только при втором исполнении. Он очень хвалил, говоря, что я нашёл очень сильные выражения и новые звучности. Мmе Debussy сказала Пташке, что ей нравится самостоятельность моей музыки. «Вы понимаете, о чём я говорю», - прибавила она. Так как перед тем шли «Ноктюрны» её мужа, которые она прослушала со слезами на глазах, а перед ними играл Стравинский, укравший начало этих «Ноктюрнов» в «Соловье», то, вероятно, намёк касался его.

Приятное состояние отдыха, удовлетворения и лени, как после выигранного сражения. Впрочем, я сейчас же сел за корректуру партитуры и голосов 3-го Концерта, которые уже давно гниют у меня. Приходил Эберг, мы вместе писали ответ Сценкару. Эберг рассказывал, что на предыдущем концерте Кусевицкого - из сочинений Стравинского - он случайно встретил Метнера, приехавшего в Париж совсем инкогнито. Метнер был возмущён Концертом Стравинского и говорил, что такую вещь надо играть ногами. Метнер: почему Издательство не печатает моих сочинений? Эберг: нет денег. Метнер: ну, а Стравинского вы печатаете? Эберг: на печатание Стравинского Н.К. дала денег из своих частных средств. Метнер: а Прокофьев? Эберг: тоже.

Метнер проводит лето на берегу моря во Франции, а затем уедет в Америку, где Рахманинов всё-таки устроил ему контракт.

Комиссаржевский, наконец, ответил на моё письмо об «Огненном ангеле» и просил назначить ему свидание. О «Семеро их» начали появляться рецензии, хорошие, хотя и неглубокие по содержанию.

Вечером с Пташкой был на Венской опере, которая приехала в Париж давать Моцарта. Шло «Похищение из сераля». Замечательный ансамбль. Очень занятный дирижёр Шалк. «Похищение» я слышу в первый раз. Оно устарело, но много милого.

День относительно спокойный. Писал длинное письмо Мясковскому. К завтраку купил «кианти» и мы с Пташкой немного подпили.

Вечером, в Венской опере, на «Фигаро». Опять та же замечательная сыгранность. Хотя меньше, чем «Похищение», но всё же «Фигаро» тоже устарело, сюжет больше, чем музыка. Как-то неинтересно, о чём и зачем они суетятся. Мы были с Мmе Newman. Подошёл Дягилев, говоря, что он засыпает от скуки. Подошёл он не из-за нас, а из-за Mme Newman, или из-за того, что у неё в Лондоне есть муж, злой и влиятельный критик, а Дягилев, по окончании парижского сезона, хочет везти свою труппу в Лондон. Со мной Дягилев равнодушно-мил. Когда он заговорил с Newman по-английски, я воскликнул: «Ого, да вы делаете успехи!» Он улыбнулся: «Да, мальчик развивается».