Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Приехал Сувчинский. Он хотел быть в Париже на моём концерте, и на концерте Стравинского, и на «Семеро их», но на всё опоздал. Мы были чрезвычайно обрадованы встрече и даже не знали сначала, о чём говорить. «С чего же начнём?» - спросил Сувчинский. Я играл ему 5-ю Сонату. Приехал он по евразийским делам. Он очень увлекается евразийством и говорит, что дело разрастается. «Хотим крестить большевиков», - объявил он. Я познакомил его с Пташкой, объяснив, что я оттого ничего до сих пор не говорил ему о моей женитьбе, что он сам ничего не говорил мне про свою, а потом я думал, что так ему приятней. Пташке он понравился. Затем явился Романов, тот Романов, который в 1914 году должен был ставить балет «Ала и Лоллий». Он хочет заказать мне новый балет для крошечного оркестра, человек шесть. Последнее совпадает с моими желаниями написать что-нибудь для малого ансамбля. Он хотел заручиться моим принципиальным согласием, окончательно же поговорит со мной через неделю или две.

Вечером с Пташкой были опять в Венской опере: «Дон Жуан». Это несомненно лучшая опера Моцарта и музыкально, и сценически. Она до сих пор совершенно не утратила свежести. Сцена на балу, где три оркестра на три счёта, мне живо напомнила, как я наряженный, дирижировал на сцене в Консерватории. Какой смелый и живой изобретатель был Моцарт! Но, строго рассуждая, трюк не удался, так как ухом совершенно не слышишь три разных ритма, знаешь трюк лишь по партитуре.

Был Комиссаржевский. Обещал в два, пришёл в три. Вид усталый, ленивый, лицо бритое, очень интеллигентное, голова лысая. Всё поведение какое-то странное, но сквозь эту странность я чувствую симпатию к себе. Я прочёл ему либретто «Огненного ангела», помня приговор Демчинского и прося указать сценические промахи либретто. Однако он нашёл либретто вполне сценичным, и только в трёх местах посоветовал сделать маленькие вставки, чтобы лучше спаять отдельные акты, что я сейчас же и выполнил. Он сказал, чтобы я известил и его, когда буду играть «Ангела» Вольфу, чтобы он мог влиять на него в мою пользу.

Вечером был в концерте, где Хейфец играл Концерт Бетховена. Очень хорошо и безлично. Публика неистовствовала.

Блуа сообщает: Дамрош будет играть «Семеро их».

Сувчинский завтракал у нас, с аппетитом ел котлетку, которую подкладывала ему Пташка. Развивал «теорию лени». Так как я всё время ругал Б.Н. за его лень и паразитизм, то теория Сувчинского мне была очень любопытна. Он, конечно, тоже не одобряет людей, которые никогда ничего не делают, но обвиняет и тех, которые работу возводят в культ. «Посмотрите на современную Германию или Америку; оттого в этих странах такое развитие техники, что миллионы людей только и делают, что работают всю жизнь не покладая рук. В конце концов они сами превращаются в машины, потому что им некогда подумать. Люди же, которые немного ленятся, часто бывают очень хорошими людьми». После завтрака поехали в Opera, где Шаляпин должен был репетировать «Хованщину», но опоздали и встретили Шаляпина уходящим с репетиции. Поговорили немного. «Мне Шаляпин, независимо от всего, просто нравится как вещь, - говорил Сувчинский. - Он великолепен просто, как кусок мяса!»

Вечером Пташка. Сувчинский и я были на дягилевском спектакле, П.П. в моём цилиндре. В первый раз шли «Докучливые» Орик. Сувчинский очень хвалил декорации, о музыке же особенно не высказывался. Мне музыка не то, чтобы понравилась, но, во всяком случае, не взбесила, как музыка Пуленка. Может быть, это и не очень талантливо, но, во всяком случае, не так скандально, как «Биши». Дягилев ко мне (и к Сувчинскому) никак. Первый раз такая странная полоса.

День прошёл сравнительно тихо. Ходил покупать школы валторн, труб и других духовых инструментов, чтобы в моих партитурах писать для них удобно и удачно. К сожалению, эти школы очень старых изданий и нередко отстают от современной техники.

Была у нас Mrs Wake, англичанка, которая жила в Sevres в том же пансионе, что и мы. Она рассказывала удивительные вещи про Christian Science. Старик Price, живший в том же пансионе, очень милый человек, которого мы знали еле живым, больным сердцем, был исцелён в несколько приёмов.

7 июня

Hebertot, которого я предупредил, что уезжаю из Парижа десятого и который обещал, что до того времени состоится слушание «Огненного ангела», прислал письмо, что Вольф страшно занят, и потому слушание состояться не может, но если будет возможно поставить мою оперу, то он известит меня среди лета. Из этого письма я заключил, что «Ангел», по-видимому, проваливается. Жаль, но, может быть, это к лучшему: буду писать Симфонию, а то я давно уже не сочинял новой музыки, если исключить 5-ю Сонату. Все мои «новинки», которые в этот сезон исполнялись в Париже в первый раз, по существу были старьём.

Был у Боровских. Он наигрывал мой 3-й Концерт, который выучил в три недели. Занятно слушать его в чужом исполнении.

Думал о Christian Science.

Нельзя глухим проходить мимо учения, сопровождающегося такими изумительными результатами.

Так как Пташка всё не оправляется от осложнении после родов, то она хочет пойти к Christian Science practitioner. Я её поддерживаю и, может быть, сам пойду с моим сердцем и невралгией. Думали пойти даже сегодня (я не люблю откладывать), тем более, что такой practitioner живёт совсем рядом, но мешали всё время приходившие разные люди.

Забежавший Сувчинский рассказывал, что он был у Стравинского, с которым они очень дружно завтракали и который даже вызвонил по телефону Вьенэра, специально, чтобы с ним сыграть Сувчинскому Концерт. Про меня Стравинский сказал: «Плохо с Прокофьевым, что он всё ещё продолжает быть модернистом». (Это, вероятно, после слушания «Семеро их»), И вдруг: «Ужасно, что Прокофьев всё ещё пишет на Бальмонта». Ну, а сам Стравинский, который пишет на дягилевского мальчика Кохно?!

Так как оказалось, что Christian Science practitioner, жившая близ нас, уехала, то сегодня с Пташкой пошли к другой, Mrs Getty. Но сегодня праздник и её не было. Днём были на крестинах - Пташка крестная мамаша. Крестил аббат Petit, очень живой человек, бывший музыкант, очень хотевший со мной познакомиться. Я много разговаривал с ним о современной французской музыке. Он знает Пуленка, Орика, Тайфер. Когда я ему сказал, что Тайфер, с которой я случайно оказался в одной ложе на «Biches» Пуленка, кажется, обиделась на меня за моё возмущение последним, - то аббат ответил: «До сих пор я знал, что Тайфер совсем непрочь, чтобы поругали её товарищей!»

Раньше мы планировали уехать сегодня, но мама с Б.Н. всё никак не выберутся из Oberammergau, а мои дела не устроились. Удалось немного продлить квартиру. Поэтому остаёмся. По-видимому, из всех моих дел вернее всего наладится самое неожиданное: балет для Романова.