Род Вейнбер - Рок–роуди. За кулисами и не только

Но так, болтая о том, о сём, мы незаметно стали подниматься по лестнице. Я разбудил Питера и рассказал вкратце о девушках. Питер смутился, но, воспитанный в вежливости и обходительности, пригласил их войти, и я их познакомил. Первой его реакцией на предложение пополнить собой их коллекцию было категорическое нет, но кончилось тем, что он предложил сделать слепок со своего лица.

— Вот, если бы слепок с моего лица, я бы… ну, другими словами… Мне бы хотелось… иметь своё лицо в таком виде, что скажешь, Таппи?

— Конечно, Питер, всё что угодно. Но неуверен, что девушки такое смогут.

Литейщицы переглянулись, и, пожимая плечами, одна из них сказала:

— Мы прежде никогда с лицами не работали, но я не вижу причин… а почему бы и нет…

Питер явно нервничал, и ни в какую не хотел снимать брюки, пока не сделают сначала маску с его лица. Всё шло наперекосяк. Питер находил это всё очень странным, и ситуация ещё ухудшилась, когда одна из них встала перед ним на колени. Вспомнив Хилтона с его фиаско, я решил, что пора вмешаться мне и помочь Питеру. Я нагнулся к той девушке, которая готовила смесь, и прошептал её на ухо:

— Скажи ему что–нибудь приятное, похвали его, и незаметно напомни о другом слепке.

Она улыбнулась и прижалась к уху Питера, я слышал, как она шептала ему, как он красив и как хорошо будет смотреться слепок с него. Ещё чуть–чуть и её слова подействуют, и литейщицы добавят очень представительную модель Питера Нуна в свою коллекцию.

— Нет! Только моё лицо! — вскричал Питер, натягивая брюки. — Вы обещали! Пожалуйста!

Смеясь, девушки уложили его и стали замешивать чуть больше раствора, чем требовалось бы для одного лица. Я вставил ему в рот соломинку от коктейля, чтобы он мог дышать; я даже попробовал вставить пару соломинок ему в ноздри, но они причинили ему боль, и мы решили обойтись без них. Стали накладывать массу.

Впервые литейщицы занимались лицом, и в их обычном, привычном для них деле им не приходилось заботиться о дыхании, но в этот раз масса, твердея, пережала соломинку Питера, и он, задыхаясь, стал бить руками об пол.

— Скорее, — вскричал я, — он сейчас задохнётся! Скорее, снимите с него эту штуку!

Мы попытались её снять, но она не поддавалась, мы тянули её, дёргали, в довершение всего, литейщицы запаниковали и стали мне кричать, чтобы я что–нибудь сделал. Что я мог сделать? Этот человек, за которого я несу личную ответственность, лежит передо мной посреди пола в гостиничном номере и задыхается, из–за двух девиц, которых я же с ним и познакомил. Я огляделся кругом, ища глазами что–нибудь, чем бы я смог освободить Питера от маски. В последний момент я схватил со стола пивную бутылку и со всего размаха ударил ею по гипсу. Едва ли я осознавал, что делал; я только чувствовал, что должен что–то сделать, иначе Питер умрёт.

Слава богу, это сработало. Гипс раскололся, и мы смогли освободить от него рот и нос Питера. Питер сделал большой вдох, но большие куски гипса всё ещё держались на его лице.

— Боже, спасибо, — прошептал он. — Я думал, что умру здесь.

Так никогда и не была сделана отливка с лица Питера. После того как девочки ушли, он наверное целую вечность отмокал в ванной, так как гипс никак не хотел смываться с лица. Так он и вышел вечером на сцену с красными отметинами, где гипс наиболее крепко пристал к коже. Но когда поползли слухи о случае с литейщицами, я заверил Питера, что в этом нет ничего плохого, ведь немногие могут похвастаться, что чуть не умерли под их ласковыми руками. Но и мне, и ему хотелось поскорее забыть об этом.

Пока Питер вновь обретал своё лицо после общения с литейщицами, я разбирался с наиболее восторженными его поклонницами. Вот уже шесть месяцев прошло со дня нашей свадьбы, а мне всё ещё удавалось хранить верность своей жене, несмотря на то, что специфика моей работы, заставляла проводить почти всё время вдали от дома. Несмотря на то, что большинство поклонниц Отшельников Германа были очень мирной и чинной толпой, находились среди них и прелестницы, желающие значительно более близкого общения со своими кумирами. И когда я вернулся домой, мне оказалось нелегко совладать со своими привычками.

Я любил свою жену и дорожил каждым часом проведённым с ней. Где бы я ни был, если у меня намечалось хоть сколько–нибудь дней выходных, я тут же первым же рейсом вылетал в Лондон, мчался на такси в наше небольшое гнёздышко на Эджвэер–роуд, а позже в наши прекрасные апартаменты на Девоншир—Клоуз, которые находились в двух шагах от места работы Маргарет на Харлей–стрит, и бросался в раскрытые объятия Маргарет. Мы счастливы были вместе, но на нашем небосклоне тучи плыли с востока: её всё время беспокоило положение её семьи в Польше.

Мать Маргарет, Алина Слезински, была и остаётся одним из ведущих мировых скульпторов современности. Не прошло и нескольких месяцев после нашей свадьбы, как ей удалось воссоединиться со своей дочерью, а, следовательно, и со мной, переехав к нам жить в Лондон. Для получения ею политического убежища в Англии требовалось доказать, что она может принести пользу Соединённому Королевству и её общепризнанный талант художника полностью перекрывал это условие. После пары ужасно противных посещений Министерства Внутренних дел, мы добились их согласия, и перевезли её к себе.

Алина оказалась замечательным человеком, и жилось нам очень дружно, но во время моих коротких наездов домой, желание посвятить всего себя жене сталкивалось с присутствием дома моей тёщи, что сокращало наше время на любовные игры, так как Маргарет искренне считала, что ночью заниматься сексом нельзя.

— Ночь — время сна, Таппи, — всё время повторяла она мне.

Она считала, что лучше послеполуденного времени для этого нет, но как прикажете мне вести себя, если Алина жила в соседней комнате? И как в таких условиях сохранить романтическое настроение… по крайней мере, нам?

Алина, напротив, жила полной жизнью. Так как её муж был польским принцем, ни о каком воссоединении с ним в Англии не могло быть и речи.

Алина было не только очень красивой, но живой и энергичной женщиной, и за то время как она жила с нами в Лондоне, отбоя не было от её поклонников. Чаще всех бывал в нашем доме лорд Бертранд Расселл, и их ужин часто затягивался до завтрака, и мне, как искушённому в таких делах человеку, было ясно, что они были очень «хорошими друзьями». По крайней мере, у кого–то в нашей семье было время на любовные утехи!

Мои долгие отсутствия, трудности обхождения дома, настаивания вечно–охотливых групиз, ставили моё существование во всё более и более жёсткие условия. Маргарет справлялась с моим вечным отсутствием дома и вела светский образ жизни, она перезнакомилась почти со всеми моими друзьями из музыкального бизнеса, и думаю, считала, что супруги должны уметь жить своею собственной отдельной жизнью. Очень легко при таком раскладе сбиться с пути и, как много и горячо я не любил свою жену, я сбился.