Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Под прикрытием прозрачного щита, с каской, надвинутой по самые уши, и мегафонов в руке, я смело шагнул на сцену.

— Хорошо же, мать вашу, бездельники, мусор улиц, дождались, наконец, мы начинаем. Встречайте, Малыш, мать его, Ричард!

Здание заходило ходуном, стены зашатались, когда появился Ричард:

Дикие джунгли. Но я был удовлетворён. По крайней мере, я выполнил полностью обещание, данное Брайану. С гордостью думая, что и частичка моего труда есть в его попытке воссоздать дух Аполло в Лондоне. И время показало, что он был прав.

*

Певец Крис Фарлоу был всеобщим любимцем. И Камни, и Битлы были в восторге от его кокни, его грудного голоса и от его собственного небольшого оркестра, Thunderbirds, которого он с удовольствием предоставлял таким мастерам, как Карл Перкинс, Алберт Ли и Дейв Гринсдейл. Но и у самого него была летом 1966 года суперпопулярная сорокопятка Out Of Time. Он имел контракт на менеджмент и запись с братьями Ганнелли, но каждому было ясно, что время от времени ему приходилось всё управление брать в свои руки, потому что Рик с Джоном по природе своей были достаточно ленивы, чтобы продвигать дело с надлежащей скоростью. Поэтому всем хотелось иметь дело с Крисом, они его любили и за удивительную способность оказываться самым востребованным певцом в городе. Но сам он более всего мечтал об отпуске.

Звонит он мне однажды на Дюк–стрит.

— Эй, Эрик, как дела, это Крис Фарлоу, — слышу в трубке его сипловатый голос.

Спрашиваю, как у него…

— О, я‑то в порядке, знаешь, Эри, не угадаешь, что тут произошло. Пол МакКартни — знаешь его, тот Пол из Битлз?

Конечно, я слышал о нём.

— Так вот, заваливается он ко мне домой где–то около полуночи, а я в это время ещё на концерте. Ему открыла моя мать, и он оставил для меня демо, чтобы я послушал.

Замечательные новости. И когда Крис собирается на студию, нарезать этот подарок Богов?

— Э-э, — протянул он. — Мне не понравилось. Совершенно не в моём стиле, слишком слащаво. Знаешь, мне нужен крепкий рок, а не какие–то там расшаркивания.

— Да, но Крис, — сказал я. — Ты же такой человек, с которого всё когда–то начинается, то есть, я хочу сказать, ну и пусть это будет какой–то балладой, кто кроме тебя пойдёт и нарежет её?

— Нет, не хочу, — продолжал настаивать он, — слишком слащавая.

— И что ты собираешься делать с этой песней?

— Отошлю её назад, я не я буду.

— Название–то у неё есть?

— «Вчера», — сказал, как отрезал.

*

Этот разговор пришёлся на то время, когда Animals вместо Малыша Ричарда, который отказался участвовать в программе, появились без фонограммы на Ready, Steady, Go! Для нас этот выступление оказалось очень важным событием, ещё более укрепив нашу репутацию и подняв престиж, и показало, что мы на самом деле являемся отличной рок–н–ролльной командой. RSG, как все мы её ласково называли, оказалась жизненно важным ингредиентом для «запуска» Animals в мир поп–индустрии.

На одном из RSG-шоу я пел вместе с Крисом Фарлоу и Отисом Реддингом, разыграв джем на троих. Когда несколькими неделями позднее поставили в план передачу с участием Нины Симон, администрация программы забеспокоилась, что та слишком замкнутая, да к тому же настроенная против белых, да и вообще, по слухам, очень несговорчивая особа. А у нас как раз в январе 1967 года вышла сорокопятка с нашей версией её песни Don't Let Me Be Misunderstood, а мне к тому же чуть позднее удалось познакомиться с Ниной. Вот Майкл Линдси—Хогг и позвонил мне, с просьбой выступить посредником между ним, аудиторией RSG-шоу и Ниной.

Никогда не забуду эту первую с Ниной встречу. Это случилось во время наших американских гастролей, как раз когда нашу Don't Let Me Be Misunderstood постоянно крутили по радио, а сорокопятка находилась на вершине списка популярности. Мы всей гурьбой отправились посмотреть её выступление в студенческом театре Хантер–колледжа.

Меня удивило, что всё её внимание было обращено ко мне и моим ребятам. Я слышал, что она дама с особенностями. Контрамарки нам устроила наша подруга — фотограф, Линда Истман (МакКартни). Студенческая публика сидела как завороженная, буквально не дыша. Баллады о боли и любви лились одна за другой, «Раб и Марта», «Предчувствие свободы» и «Проклятие белой расы». Огненным штормом её музыкальное стремительное нападение безжалостно и неослабевающе теребило натянутые как струны души двух тысяч сидящих перед ней, разделяющих с ней и боль, и страдания, и муки, нашедшие прибежище в сердце этой прекрасной чёрной женщины. Она удивительна. С трепетом ждал и почти догадывался, что скажет она, когда объявит Don't Let Me Be Misunderstood. Холодно, сквозь зубы, сказала, что песня эта стоит в списках популярности в исполнении какой–то популярной рок–н–ролльной команды, и я почувствовал на себе её пронизывающий взгляд. Она узнала того самого коренастого невысокого парнишку из Animals, кто отважился спеть песню Нины. Конечно, все головы повернулись в мою сторону. Плевать, я здесь, как и они, пришёл посмотреть на неё и какая разница мне, что они все подумали.

Но когда она подошла к концу, и замолкли последние ноты её собственной версии этой песни, я проникся симпатией ко всем ним. Какой же я болван. Какие мы все болваны играть её четровски быстро. Мы каждый раз играли её слишком быстро.

«Она великолепна, но она не жалеет себя, так петь», — подумал я.

После нескольких бисов и букетов цветов Нина покинула сцену, и публика стала расходиться. Линда Истман предупредила, чтобы мы сразу не сбегали. Она усадила нас и повторила, увидев, что я уже был готов уйти, чтобы мы подождали немного и зашли потом за кулисы, ей очень хотелось познакомить нас с мисс Симон. За кулисами толпился народ, слышны были слова благодарности. Мы проторчали там минут пятнадцать, прежде чем за нами пришли и сказали, что Нина готова принять нас. Мы вошли в большую гостиную, в которой уже никого не было, кроме невысокого, коренастого и очень суетливого джентльмена, который, как мы выяснили позднее, был мужем и импресарио Нины — бывший нью–йоркский полицейский. В углу в кресле сидела Нина.

— А вот ты какой, этот маленький крикун, укравший мою песню, ради своей выгоды, не посчитавшись с моей музыкой. Тебе придётся объясниться, чтобы успокоить разволновавшуюся старушку, скверный мальчишка.

Говоря, он стоял, скрестив на груди руки, и, окончив свою тираду, повернулся к своей женщине.

— Худшая интерпретация этой песни, какую я когда–либо слышала, мистер, — сказала Нина, отворачиваясь к зеркалу.

Я онемел и изо всех сил старался собрать воедино свои мысли и чувства и заставить заработать свой мозг, чтобы как–то защитить себя.

— Не собираюсь оправдываться за то, что сделал, — ответил я.