Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Оператор следил за интенсивностью цветов и добавляет масляных красок то слева, то справа. В зависимости от музыки и ритма он двигал стекло, добавляя красок по своему желанию и весь зал погружался в пульсирующую игру всевозможных оттенков. Как я понял, такой режиссёр света в новом мире сан–францисского психоделического искусства играет не меньшую роль, чем сами музыканты. Созданное его воображением — оказывается визуальной частью музыки, а сам он — глазами этого психоделического экспириенса.

Джанис — на сцене, купаясь в луче прожектора. Погасили психоделические цветные разводы, падавшие на сцену. На ногах — красные шпильки. На ней — мини. Не могу оторвать взгляд от её сосочков, пытающихся прорвать тонкую ткань обтягивающей маечки, каждый раз, как она топает ножкой в такт или посылает жестом в толпу свою эмоцию. Следя за её выступлением, я снова и снова убеждаюсь с какой силой новая психоделическая эра отвоёвывает пространство у прежнего мирового восприятия. Никакая другая женщина, как эта южно–техасская подруга со своими мамочкиными причитаниями не смогла бы, сколько бы она не топала ножкой, завладеть вниманием и сердцами целого театра так, как это делала Джанис. Ни на какой записи этого не отобразить. Никакая магнитная плёнка нигде в мире не в состоянии передать исполнительское мастерство такого артиста, как Джанис во плоти. Эрик скрутил козью ножку и протянул мне. Я пару раз затянулся и передал Ящерице. Когда она пошла по второму кругу моей головой полностью завладела музыка, я улетел, меня здесь нет, мыслями я уже дома.

Вдруг что–то возвращает меня на землю. несколько полицейских протискиваются через толпу. Косяк тут же слетает с моих губ. Кровь приливает к голове, представляю, как меня выводят отсюда, заставляют глотать такую одну чёртову штуку. А Эрик—Башка заходится от смеха.

— Всё хорошо, это друзья Билла.

Двое чёрных копов вырастают рядом с нами и Эрик передаёт им наш косяк.

— Премного благодарен, дружище, — говорит один из них, смачно затягиваясь.

Перекур на службе. Если рассказали бы, не поверил, но вот я здесь, стою рядом и ничего со мной не случается. Надо ковать, пока горячо. Подходит ко мне Ящерица и громким таким шёпотом, стараясь перекричать музыку, мне на ухо:

— Тебе обязательно надо в Лос—Анжелес, дружище, вот где всё. Ты можешь, конечно, застрять здесь, но тут слишком уж всё заурядно. Если тебя увлекает кино, дружище — там твоё место. Во Фриско хорошо побывать, но жить здесь, нет, упаси боже.

Куй, пока куётся. Посмотрим, как карта ляжет. Для меня не стала неожиданностью статья в журнале Life, напечатанная несколькими неделями ранее, где я прочёл о прогнозах «Смерти хиппи», имея в виду хиппи Хайт–Ашбери.

*

Моё первое жильё в Лос–Анжелесе — снятая комната в огромном старом Том–Миксе у самого подножия бульвара Лорел–Каньон. Дом облюбовали в основном недавно приехавшие в город, такие же как я, среди них оказался и Франк Заппа со всей своей командой Матерей. Прямо напротив, через улицу, стоял дом, некогда принадлежавший Гудини, знаменитому фокуснику. Люди говорят, существует подземный ход из его дома до самого Каньона. Вся округа эта вошла в историю кинематографа. Как мне там понравилось!

Том–микс–дом построен в стиле Дикого Запада. Он так велик, что я даже не видел всех обитателей, за исключением Матерей Изобретения, постоянно возившихся со своими харлеями у нас во дворе. Следующие несколько лет я провёл, мотаясь между Лос–Анжелесом и Лондоном. И пока я в Лос–Анжелесе, мой друг Пилюля присматривал за моим Долмени–Куртом.

За всё это время жену свою я видел лишь мельком. Но однажды в один из проморзглых дождливых вечеров Энджи нарисовалась у дверей моего лос–анжелесского дома. Ветер кружил и завывал — жил я на одной из самых высоких точек Каньона. По тротуару неслись потоки воды — с такой силой лил дождь. На Энджи был чёрный макинтош и совершенно мокрые джинсы.

— Привет, это Энджи. Я не одна, с другом.

Парень сделал шаг вперёд, на нём тоже был макинтош. Их обувь была мокрая насквозь. Совершенно очевидно, у них у обоих огромные неприятности — в Лос–Анжелесе никто не ходит пешком. Приглашаю их в дом, предлагаю горячего чаю. Никогда не видел Анджелу, такой уставшей, несчастной и измождённой.

Наливаю им чай, а сам думаю, слишком много, наверное, кокса, вид у них уж сильно невменяемый, да, думаю, и нагрузились же они. А она — дошла, думаю, до точки. Со своим новым парнем остались без денег. Она в отчаянии: срочно нужно возвращаться в Англию. В посольство идти не хочет, если там появится — закроют ей визу, а она намеревается вернуться ещё в Штаты. Чем я‑то могу помочь?

— Ладно, но у меня сейчас трудно с наличкой, Энджи, но… не знаю, дай подумать, может быть…

Вдруг вижу выход. Счастливый случай привёл их ко мне. Упустить не должен. Конечно, я дам ей возможность вернуться в Англию, им обоим, если… Если поставит она свою подпись на клочке бумаги, расторгая все брачные узы. Я взял чистый лист и две 25–центовые почтовые марки и быстро составил небольшое соглашение:

«Я, Анджела Бёрдон, сим заверяю, что отказываюсь от всех прав на моего мужа Эрика Виктора Бёрдона».

Проставляю дату и обе наши подписи на почтовых марках.

Этот не совсем ещё документ, но для начала процесса он сгодится. На следующее утро я снял для неё денег со своего счета в банке. И она ушла. Ушла из моей жизни, к счастью.

Animals пришли к своему логическому завершению, а я составил себе новый ансамбль. Зиму я провёл на Западном Побережье и возвратился в Лондон в поисках подходящих музыкантов, которые могли бы внести свежую струю в новый музыкальный поток, пионерами которого стали Благодарный Мертвец, Кантри Джо и Рыба, Аэроплан Джефферсона и Старший Брат и Держатели Акций.

В Англии, казалось, не понимали цветочной власти. Говорю всем, что это политическое, радикальное движение с целью остановить грязную, аморальную войну во Вьетнаме. Попытка людей противостоять. Но в Англии таких проблем нет. Руки Британии чисты, до поры до времени.

Я вернулся в Калифорнию в 1967, думая остаться там уже теперь надолго.

Дэнни МакКуллок — бас,

Джонни Вайдер — гитара, скрипка,

Вик Бриггс — гитара,

Зут Мани, мой старый добрый компаньон, безумный сумасшедший и

Барри Дженкинс из распавшихся Animals остался на ударных.

Энди Саммерс присоединился к нам позднее в этом же году (он играл с Зутом в его Биг–Ролл–бенде и Колеснице Данталиона) на второй гитаре.

Тем временем Час Чандлер вернулся в Лондон, решив попробовать свои силы в роли рок–импресарио, и его первым артистом стал Джими Хендрикс, великолепный молодой американский гитарист. Он составил трио, найдя двух английских парней, Мич Мичелла (ударные) и Ноэла Реддинга (бас). Так как Опыты быстро приобрели баснословный успех в Лондоне, он решает попробовать их в Америке. Майк Джеффери также становится их импресарио. Я не слышал ни слова от М. Дж. о продлении со мной контракта, поэтому никаких новостей — уже были хорошим известием.