Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

После ванны император лег в постель, как это он часто делал, чтобы отдохнуть минут тридцать, а затем уже одеться. Он находился в постели не более десяти минут, когда почувствовал тошноту, которая привела к сильнейшей рвоте; такое на острове Святой Елены случилось впервые. На Эльбе случалась подобная тошнота, но с тех пор ее не было. Теперь же все было по-другому; сначала приступы случались с большими интервалами, затем с меньшими, и, когда император окончательно слег в постель, они не прекращались до самой его кончины. Я чувствовал себя в большой растерянности в отношении того, что именно я должен давать ему: я всячески избегал возможности предложить императору помощь со стороны д-ра Верлинга [292], врача артиллерийской части, который заменил д-ра О’Мира. Отказавшись от подслащенной воды с небольшой добавкой апельсинового сока, которую я предложил ему, император сказал мне, что его желудок успокаивается, но его крайне беспокоит кишечник. Он вызвал к себе графа де Монтолона, с которым провел несколько часов.

В течение длительного времени император жаловался на боль в боку и на острую боль в правом плече, которое он просил меня массировать одеколоном. То же самое он делал в отношении болей в боку; сначала он массировал его мягкой щеткой, затем выливал немного одеколона на ладонь и массировал то место в боку, где ощущал боль. Все это было паллиативной процедурой, тогда как ему требовались сильные лечебные средства. Однажды я отважился сказать императору, что приготовил для него пилюли, которые доктор оставил мне, а также мазь для массажа ног. «Что касается последнего, — заявил император, — то это прекрасно, но что касается всего другого, то ты можешь все это швырнуть в камин».

Медицинский отчет д-ра О’Мира был направлен в Рим. Мадам Мер и кардинал Феш вручили его для оценки лучшим докторам, которые по нему составили свое заключение. Это заключение прибыло на остров Святой Елены десять месяцев спустя, когда болезнь императора достигла еще более запущенной стадии. Заключение было подписано д-ром Маккиели, врачом мадам Мер, и некоторыми университетскими профессорами — Жан-Батистом Бомба, Пьером Лапи, Доминик Моричини и Жозефом Сиско [293], все они были врачами очень высокой квалификации. Доверие нельзя навязать; император любил беседовать со своим врачом о его искусстве или на посторонние темы, если этот человек был способен понимать его, но император чувствовал громадное отвращение ко всем видам лечения. Он обычно боролся с болезнью с помощью поста, когда чувствовал себя нездоровым, и любил повторять, что человек ест гораздо больше того, что ему необходимо для выживания. Он часто говорил своему врачу: «Я — избалованный ребенок, я никогда не нуждался в каких-либо врачах. Мое тело выковано из стали, и для того, чтобы уничтожить его, требуется отвратительный климат, а именно тот, в который они меня швырнули». За несколько дней до отъезда из Лонгвуда д-р О’Мира настоятельно просил императора принять немного чэтэмовской соли. Император никак не мог решиться принять это средство, опасаясь, что оно вызовет рвоту. Я предложил ему эту соль, разбавленную в требуемом количестве воды; прежде чем он проглотил лекарство, он сказал мне, чтобы я принес ему серебряный таз, несомненно уверенный в том, что, как только он проглотит лекарство, у него сразу же начнется приступ рвоты. Этого не случилось, но отвращение к этому лекарству заставило его пребывать в плохом настроении весь день, и вечером, когда доктор вернулся из города, император сказал ему: «Доктор, ваше лекарство пригодно для лошадей, но не для людей».

Я помню, как в тот же вечер доктор рассказывал императору о дискуссии, разгоревшейся в городе между офицерами гарнизона по вопросу о том, был ли Ней честен, когда обещал королю, что двинется навстречу императору, возвращавшемуся с острова Эльба, чтобы сражаться с ним. «Ней был честен, — пояснил император, — давая обещания Людовику XVIII, когда уходил от него после аудиенции с ним; но энтузиазм народа, свидетелем которого он был на своем пути, а также энтузиазм, охвативший его собственную армию, поколебал его решимость. Письмо Бертрана, в котором ему был дан приказ двинуть свои войска навстречу мне, и уверенность в том, что он будет принят мною так же, как и на следующий день после московской битвы, заставили его принять окончательное решение и пробудили в нем преданность ко мне и патриотизм. Он приехал, чтобы увидеться со мной, в Осер, где я провел ночь, и мы обнялись, словно два брата. Его смерть является актом мести со стороны Бурбонов, которые посчитали нужным переложить на него весь позор их бегства».

Состояние здоровья императора, предоставленного самому себе после отъезда д-ра О’Мира, становилось все хуже и хуже. Обычно он старался справиться с частыми недомоганиями тем, что пил горячий лимонад, и ослабить головные боли, прибегая к ножным ваннам. Если его живот начинал вздуваться, то он обычно пил куриный бульон. Для своих ног он применял массаж в соответствии с рекомендациями д-ра О’Мира: его ноги всегда были холодными, и он никак не мог их согреть, когда ложился в постель и когда вытягивался во весь рост на своем канапе, если не прикладывал к ним горячие полотенца. Он также обычно прикладывал горячие полотенца к боку и животу, если чувствовал в тех местах, как он говорил, некую «твердость». Его страдания прекращались в ту минуту, как только он оказывался в горячей ванне; именно поэтому он каждый день принимал горячую ванну, с удовольствием оставаясь в ней в течение двух часов, позволяя постоянно литься струйке горячей воды, чтобы поддерживать в ванне одну и ту же температуру. Ухудшение состояния его здоровья было очевидным; гофмаршал и граф де Монтолон настоятельно просили императора, чтобы он более не оставался без помощи врача, и предлагали ему д-ра Верлинга, заменившего д-ра О’Мира.

В течение нескольких месяцев д-р Верлинг занимался решением проблемы, возникшей у графини де Монтолон в связи с заболеванием печени после ее последней беременности. Это заболевание, судя по всему, стало препятствием для обычного курса лечения. Графиня Бертран считала, что д-р Верлинг прекрасно лечит и ее саму, и ее детей, но император наотрез отказался от услуг д-ра Верлинга. Этот отказ не был связан непосредственно с личностью д-ра Верлинга, но был адресован губернатору, который, назначая императору именно этого врача, тем самым имел бы при императоре человека, выбранного им самим. Император считал д-ра Верлинга абсолютно честным человеком, он несколько раз беседовал с ним на борту корабля «Нортумберлэнд» или во время обеда, когда к столу императора приглашался доктор, или во время прогулок императора на палубе корабля. Он предпочел, чтобы сама природа позаботилась о его спасении или о его смерти. Если я брал на себя смелость сказать ему, что он слишком много времени уделяет работе и недостаточно физическим упражнениям, то он обычно смотрел на меня с улыбкой и отвечал: «Сынок, я мертвый человек; они жалеют для меня даже воздух, которым я дышу. От меня зависит, чтобы я нашел, благодаря моей работе, немного цветов, чтобы бросить их на тропинку, ведущую меня к моей могиле. Разве я время от времени не выхожу в мои сады? Разве я не езжу в карете? Чего еще ты хочешь? Мне прекрасно известно, что хорошая конная прогулка на протяжении семи или восьми лье пошла бы мне на пользу и восстановила мое спокойствие; но каким образом я могу сделать это на скале, где даже нет достаточного места, чтобы пустить коня в полный галоп!»