Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Нашему долгу по отношению к нашей стране и к союзникам мало бы соответствовало то обстоятельство, что генерал Бонапарт сохранит средства или возможность вновь нарушить мир в Европе. Поэтому абсолютно необходимо, чтобы он был ограничен в своей личной свободе.

В качестве его будущей резиденции выбран остров Святой Елены; климат острова здоровый, а его местоположение позволит обращаться с ним с большими привилегиями, чем это было бы возможно еще где-либо, принимая во внимание обязательные меры предосторожности, которые будут приняты для обеспечения безопасности его личности.

Генералу Бонапарту разрешается выбрать среди людей, которые сопровождали его в Англию — за исключением генералов Савари и Лаллемана, — трех офицеров, которым вместе с его врачом и двенадцатью слугами будет разрешено последовать за ним на остров Святой Елены, но которым никогда не будет разрешено покинуть остров без одобрения со стороны британского правительства.

Контр-адмиралу сэру Джорджу Кокбэрну [235], назначенному главнокомандующим военно-морской базы на мысе Доброй Надежды и на примыкающих океанах, поручено доставить генерала Бонапарта и его свиту на остров Святой Елены. Сэр Джордж Кокбэрн получит подробные инструкции относительно выполнения этой обязанности.

Сэр Джордж Кокбэрн, возможно, будет готов к отплытию через несколько дней, поэтому желательно, чтобы генерал Бонапарт [236]немедленно выбрал людей, которые должны сопровождать его».

Император с величайшим хладнокровием выслушал заявление правительства Англии, не проявив при этом никаких эмоций. Когда лорд Кейт и сэр Генри Банбери кончили говорить, он заявил им: «Я являюсь гостем Англии, но не ее пленником. Я прибыл сюда по своей воле, чтобы вручить себя под защиту британского закона. Правительство нарушило законы своей страны, права народа и священные права гостеприимства в отношении моей личности. Я выражаю протест и взываю к британской чести».

Покидая императора, адмирал и заместитель государственного секретаря заверили его, что они немедленно передадут британским министрам только что услышанные слова.

В тот же вечер капитан Мэтленд передал адмиралу Кейту следующее письмо:

Милорд, я внимательно прочитал текст письма, которое вы мне направили. Я сообщил вам о своем протесте; я не военнопленный; я гость Англии. Я прибыл в эту страну на британском корабле «Беллерофонт» после того, как сообщил капитану корабля о письме, написанном мною принцу-регенту, и после того, как я получил от капитана корабля заверения в том, что он получил указания принять меня на борту корабля и перевезти меня в Англию вместе с моей свитой, если я попрошу этого. С того времени адмирал там вновь заверил меня в том же; с того момента я был принят на корабле «Беллерофонт» как свободный человек, и я почувствовал себя на корабле под защитой законов вашей страны. Я хочу свободно жить в Англии под защитой и наблюдением закона, выполняя все обязательства и принимая все меры, которые могут оказаться уместными. Я не хочу вести какую-либо переписку с Францией или принимать участие в каких-либо политических делах. Со времени моего отречения от престола моим намерением всегда было поселиться в Соединенных Штатах или в Англии. Я льщу себя надеждой, что вы, милорд, и заместитель государственного секретаря вашего правительства сделают достоверный доклад об этих фактах. Я вверяю себя и мое доверие чести принца-регента и защите законов вашей страны.

31 июля 1815

Наполеон.

Немедленно после ухода лорда Кейта и сэра Генри Банбери император вызвал к себе гофмаршала. Эмоции от неблаговидного решения британского правительства никак не отразились на лице императора. В сопровождении гофмаршала он вышел на палубу корабля и появился перед стремившейся увидеть его толпой людей с тем же выражением лица, что и в течение предшествовавших дней. Но нас ожидала в высшей степени неприятная картина: на некотором расстоянии от «Беллерофонта» мимо проплывали несколько кораблей, на борту которых находились наши раненые офицеры и солдаты, взятые в плен в битве при Ватерлоо.

Вернувшись в свою каюту, император долгое время оставался наедине с гофмаршалом, резким тоном обсуждая с ним создавшуюся ситуацию и быстрым шагом прохаживаясь по каюте. Когда гофмаршал вышел из каюты императора, он сказал мне, чтобы я принес в его каюту несколько ящиков, в которых хранились серебро и драгоценности, а также ценные бумаги, порученные мне и хранившиеся в дорожном саквояже. Вышедший из каюты император повторил то же, что мне сказал гофмаршал; после того как я выполнил данные мне поручения, я вернулся с императором в его каюту в соответствии с его указанием. Когда я вошел в каюту, я обратил внимание на то, что все иллюминаторы плотно прикрыты занавесками; они были из красного шелка, придававшего каюте мистический вид. Император был уже без мундира, заявив, что он хочет немного отдохнуть. Продолжая раздеваться, император распорядился, чтобы я читал ему книгу «Жизнь знаменитых людей», лежавшую на его столе, начиная со страницы, на которой он сделал отметку. Я был поражен распоряжением императора, которое он только что сделал, приказав мне отнести все те вещи в каюту гофмаршала. Я знал, что он носил на себе то, что позволило бы ему отрешиться от врагов, если бы, к несчастью, он попал в их руки или если бы кто-то попытался совершить в отношении его личности бесчестный поступок. Меня, словно молния, пронзила мысль о гибели императора; в какой-то момент я почувствовал неописуемые страдания. Я весь был охвачен тревогой в предчувствии драмы, которая могла разразиться на моих глазах. Я почувствовал, как моя кровь приливает к сердцу, когда император, не снимая покрывала с постели, сказал мне: «Ну, читай же». Я взял книгу и стал читать с достаточной твердостью в голосе, не позволившей ему догадаться о подозрении, возникшем в моей душе. После получасового чтения, закончившегося смертью Катона, император встал с постели из-под покрывала с таким спокойным и невозмутимым видом, что все мои страхи сразу же исчезли, и тут же облачился в свой халат. Что же касается обстоятельств смерти Катона, то император однажды упомянул о них следующим образом: «Он был неправ; после смерти Цезаря, объединившись с сыновьями Помпеи, он таким образом становился первым человеком республики». Это воспоминание о смерти Катона не могло быть применимо к положению императора, который, подобно новому Прометею, отплывал к берегам острова Святой Елены.

В нем утвердилась непреклонная решимость жить и демонстрировать цивилизованной Европе, на что способна великая душа, оказавшись в несчастье. Император вызвал к себе гофмаршала. Когда тот пришел, я вышел из каюты императора и в гостиной обнаружил герцога Ровиго (Савари) и генерала Лаплемана, вместе обсуждавших свое изгнание, лишавшее их возможности разделить судьбу императора. Никто из них не сомневался, что их собираются передать французскому правительству; оба, казалось, испытывали чувство пренебрежения к возможной смерти, ожидавшей их. Однако они сожалели, что им предстоит встретить смерть от рук французов на площади Гренель, вместо того чтобы обрести ее на одном из двадцати полей сражения. «Знаешь ли, Савари, — заявил генерал Лаллеман, — мы так часто ускользали от смерти, что она, рано или поздно, должна нас настигнуть». Спокойствие этих двух генералов, говоривших о своем неминуемом конце, вызывало воспоминание о каких-то старомодных идеалах, все еще сохранившихся в их характерах.