Вениамин Додин - Воспоминания

Нагнувшись кряхтя, подтаскивает за ляжку лежащую навзничь женщину, затягивает её на колени себе, звонко шлепает по крутому заду, приглашая:

— Присажийся…

— Нет. Пойду…

— Как знаишь.. А то оставайсь — канпания хорошая: водка ящщыками, ****ей — навалом… А? — Он кивает в сторону переплетенных копошащихся тел и, еще раз, словно ставя точку, звонко шлепает женщину…

…Я стою на низкой корме катера, облокотясь о липкие, воняющие поручни… Никуда я не пойду. Надо быть здесь, не отходить от них! В тишине, заглушаемой пеленой снега, тихо позванивая, шуршат призраки льдин, нагнетают тревогу: к утру шуга пойдет густо… Тогда даже пьяный в дымину ангарский речник не сунется на пятнадцатикилометровый простор реки… А это — единственная надежда двигаться… Нет, никуда нельзя уйти с катера! Упившаяся вахта в любую минуту сорвется…

…И опять — окно маминой палаты…

Густая злоба горячими волнами жжет сердце… Пищи для злобы — тоже навалом… Но нельзя кормить её… Её уморить, убить — злобу!

Захожу. Они молча одеваются. Когда последняя вылезает на темную палубу брезент отлетает и голова майора командует:

— А ну, ****и, — марш назад!

Но девушки уже сбегают по трапу на причал… Майор кидается за ними с охотничьей прытью, догоняет и хватает одну, но все враз поворачиваются… Захлебывающийся крик подонка булькает уже где–то внизу, из–под трапа…

Девицы убегают. Майор тонет.

По всем человеческим законам оставить бы его наедине с собой: некоторые, бывает, в короткий срок, отмеренный им судьбой, очищаются… Но в справедливый строй Высшего Правосудия часто врываются сильные рефлексы: зацепив пожарным багром за галифе, тяну майора из отрезвляющей ванны, помогаю перевалиться на трап, вталкиваю в теплый кубрик…

Обсохнув чуть, переодевшись в сухое рванье, майор, насупясь, сидит на протертой банке… Вахта, — трое средних лет босяков — покачиваясь, перебирая ногами, маячат перед ним.

— Вэ, плавсостав е…й! Этого чеаека чтоб дотянуть до Красноярскова… в полллом порядке… Падло… Этта либилитирнавый товарищ… И мэ все… мэ–э–э длжнэ-э… по–ма–га–ть!…В….а ма–ть–ть! …Падло…

Вахта, сделав церемонно и согласованно «ручкой», вильнулась однообразно, — будто репетировала:

— Точь–чь–но… Прал…но… Зделллно… Вааще…

— Ты не один? — Спрашивает майор, и, услышав, что — нет, не один, — добавляет, засыпая:

— И ссех…хто ссим… Бесплатн… Кромме што пложно… Падло..

* * *

…В мглистом мареве еще не наступившего утра мы отчаливаем на маленьком паузке, увозящем в Красноярск опытную партию руды на анализ и плавку. Нас не много: отпускник–офицер, танкист, с женой и тремя детьми — мальчиком лет семи и двойняшками–девочками чуть младше, гостившие у своих в Раздольном; шесть семей реабилитированных ссыльных — все с грудными детьми; две мотыгинские жительницы с больными мальчиками лет трех — четырех, добирающиеся до детской больницы в Красноярске; старик — золотишник, с направлением на операцию в крайцентр; Саша Мате, едущий на курсы киномеханников и я.

Женщин с детьми укрываем в каютке на корме паузка. Она закрыта от ветра и в ней на песчаном ящике стоит «буржуйка» времен покорения Очакова… Сами располагаемся на руде, устроив в ней подобие лежек… Жить на свежем воздухе придется суток четверо. А зимней одежды на всех — золотишников тулуп…

Холодно… Шуга к утру прошла, но дыхание её пронизывает насквозь… Мужчины молчат. Женщины, слышно, покрикивают на малышей. Счастливые сбывшейся возможностью двигаться к цели, они весело перекликаются с мужьями… Молодой звонкий голосок начинает, было, заводить песню, но другие женщины шикают: надо укладывать детей спать… Жизнь на паузке продолжается.

Впереди в снежной пелене стучит приглушенно движок катера…

Медленно тянутся холодные часы…

— Хорошо свободка начинается, — говорит молодой глава семьи и неожиданно матерится зло и сосредоточенно…

— Цыц, брандахлыст! — прерывает его золотишник, — Спасибо надо вознести Господу и за такую! Свобода–же, дурень…

— Этт верно, — спасибо–о–о! — Выпаливает невесть как попавший на паузок младший «плавсостав» — А спасибо, известно, товарищи — сто монет с рыла… Валяйте–вынайте! Только бистренько–бистренько: скоро казенка, надо горючку пополнить, а то машине тяжко — сухо.

— Ктой–то тебя людей грабить учил, шпана, — спрашивает старик, — Ты, сопляк, дело свое знай и помалкивай…

— Правильно, дед, и ты помалкивай! И гони тугрики! А то по бережку в Красноярск почалишъ, — секешь, инвалид–кишка болит…

— Брось парень зубоскалить, — примирительно кидает офицер. — А деньги получишь как положено, только за ребятишек половину… — И начинает пересчитывать смятые, из нагрудного кармана бумажки…

— Государство не обманешь, лейтенант! Настрогал пацанов — гони монету! Тут тебе — не армия: Ангара — хозяйка, медведь — прокурор… Не нравится — иди пехом, по–походному, колонной… — Но, увидев перекошенное лицо офицера, смолк…

Обойдя пассажиров, спрятав деньги, «плавсостав» не спеша следует к носовому фальшборту и с него прыгает в тузик, сидящий на буксирном тросе катера…

— Ну, фраера! Решили советскую власть ободрать? — Кричит через несколько минут с катера старший, видимо капитан. — Как говорится, ни одно преступление не должно остаться безнаказанным Считайте себя под следствием, суки…

Он высказался. А здоровые мужчины стоят на паузке и смирно выслушивают сравнительно молодую, но, видно, уже достаточно грамотную сволочь, великолепную в своем воинствующем хамстве… И… ничего… Будто так и надо…

* * *

…Идут часы… Становится еще холоднее. Мы находим в открытом трюме под рудой несколько старых замасленных досок, и у женщин в каютке загорается, потрескивая успокаивающе, маленький костерок в буржуйке… Вообще–то разводить огонь опасно: паузок состоит из мешанины промасленных брусьев и залитых соляром досок палубы. В трюме поверх руды и по палубе перекатываются незакрепленные и протекающие бочки с дизельным топливом, — чуть что, и погребальный костер унесет и суденышко, и нас за считанные минуты…

Перед вечером, в наступающей темени, возникший «плавсостав» требует харчей:

— …Команда голодна… Возможен бунт… Тащи, кто что может! В Кулаково смотаемся в ларек, и вам прихватим харч… любой…

У русского человека можно выпросить последний кусок… И «плавсостав» уплывает на катер со всем артельным продовольствием, сберегаемым в дорогу… И дура — мама чья–то — отдает обнаглевшему жлобу бидон с молоком….

…Ночью все просыпаемся от сильного рывка: «плавсостав» сбрасывает кормовой якорь паузка.

— Небольшой аврал, мужики. Через секунд срываемся… Как чайки с пристани. — Он проследовал на нос, спрыгнул в тузик и через минуту с кормы катера предупредил: