Вениамин Додин - Воспоминания

…Звонко — как там когда–то, на мосту в Братске — лопается, лампочка–голова! Разлетается тысячами осколков привидевшийся Мир Света, куда, мне казалось, мчал меня вдруг исчезнувший поезд счастья…

Звенящий туман злобы враз возвращает меня в мой мир Реки…

… Коленом под брюхо ломаю его надвое… Вылетевшее перо звякает стеклянно о железо раскрытого перехода… Бью еще и ещё под… упавшую в проход челюсть, сбиваю под тормозной штурвал… рву ручку наружной двери тамбура… С грозовым грохотом ночи, с мокрым ледяным ветром хода врывается в тамбур, хватает сердце, когтит расколотый мозг звериная хмельная веселость — убийца..

… За мокрые волосы выдёргиваю и кидаю его через порог гремящей раскрытой пустоты…

…Но сильные жесткие руки захватывают меня и отрывают от двери в ночь… И еще руки… множество рук — отнимают добычу… И я рвусь… Я пытаюсь раскидать заполнивших тамбур людей…

* * *

…Засыпаю в плывущей постели, укутанный мягкими пушистыми одеялами, прогретый кипящим чаем с незнакомым горьким вином…

…Засыпаю… Но успокоиться не могу: сквозь тихий гул парящего в пространстве вагона догоняет меня Черная Река Памяти…

* * *

Солнечным утром, на пятые сутки пути поезд подходит к перрону Ярославского вокзала.

…Отец… Старенький отец мой, без которого прожил я жизнь, встречает меня… Один…

Как в вещем безымянском сне…

(Из дневника)

После первой нашей встречи в моем Ишимбинском зимовье летом 1951 года мама по пути домой в Красноярске обратилась в Учебно–консультационный пункт (УКП) Всесоюзного заочного инженерно–строительного института (ВЗИСИ) с просьбой разрешить мне учебу на строительном факультете. И предъявила руководству УКП сохранившееся в домашнем архиве извещение Московского инженерно–строительного института (МИСИ) от 21–го августа 1940 года о зачислении меня в число его студентов. Маме ответили, что Извещение действительно. И положения его будут выполнены…Но сейчас… по чисто формальным причинам (я нахожусь теперь по решению судебной инстанции — Особого совещания — «в ссылке на поселении») официально сделать этого нельзя. Однако, принимая во внимание мое желание учиться, УКП ни в коем случае не откажет мне в пользовании (по почте) своей библиотекой, будет регулярно присылать мне программы, методические документы, задания на контрольные и курсовые проекты и т. д. В сентябре 1951–го года я всё это получил для 1–го курса и начал заниматься. Не помешала учёбе моя работа в Татаро—Муроженской геофизической экспедиции (что б не разглашать истинные цели геологоразведки и, самое секретное, наименований исследуемых ею элементов Таблицы Менделеева, территориальные организации принимали имена текущих у них рек), А поле отбирало, практически, всё мыслимое время суток. Одновременно, заниматься начали и ближайшие мои товарищи по ссылке. В июле 1953–го года, когда мы сдали все контрольные работы и получили извещения о их условном «зачете», к нам из Красноярска прибыла группа преподавателей. Собрала нас в Нижне—Ангарске (Усово) и там приняла от нас зачеты и экзамены, практически, за 2 курса. Вторично, Красноярский УКП устроил сессию так же в Нижне—Ангарске, в сентябре 1954–го года, когда стало известно уже о переменах в моей судьбе. Тогда я сдал экзамены за 3–й и, частично, за 4–й курсы.

После реабилитации, — когда я освободился и мне было разрешено вернуться в Москву, — я написал, еще из Ишимбы, на УКП в Красноярск и просил переслать в Москву все документы о моей учебе. После дичайшего полутора–недельного прохода–броска на неуправляемой барже по шугующим в зиму Ангаре и Енисею, с постоянно пьяными вахтами, — рассказал о котором в повести ДОРОГА ДОМОЙ на сайте ПРОЗА. РУ, — заехать в УКП не получилось: спешил! В Москве, ожидая меня, от рака умирала мама…

Ещё через пять суток по Транссибу встретил меня на Ярославском вокзале у пришедшего поезда старенький отец. Метелью и гололедицей прошли Каланчёвку у путепровода на Курский. Прошли Ново—Басманную. Вышли к Разгуляю. Путь открывающимися родными улицами в детство и юность не долог.

Дома рыдающая старенькая Бабушка упала мне на руки…

Старый мир… Он уходил… Прощался…

На старом–престаром накрытом столе Хлеб под старенькой салфеткой. Древний графинчик с ритуальным вином–наливкой, сколько помню себя, всегда приготавливаемых самим папой. Рядом плавают медовые огни горящих свечей в старинных канделябрах. Папина и Бабушкина старенькие, растрёпанные, теряющие страницы молитвенные Книги. Старинные ритуальные бокальчики… Всё, как в бесконечной давности лет вещем Безымянском сне…

И вот покрывающий голову старенькой кепкою отец.

Он же, читающий первые строки молитвы, переламывающий хлеб, раздающий его нам… Он же, разливающий и первым пригубливающий вино… И одаривающий вином нас…

И Отцово слово: ЛЕХАИМ!

Отлетели будто отвалились во прах, исчезли будто выломанные из жизни годы. Я дома… И все мы вместе… Но мамы нет…

Нескончаемые разговоры за столом с моими стариками и, будто, с мамой…

Поднялись быстро…

За разговорами прошли по тому же Разгуляю и по части той же Новобасманной. Знакомые ворота Басманной Больницы. Знакомый 1–й хирургический Её корпус… Мама ожидала терпеливо во втором Его этаже… В своём кабинете. Таком знакомом, таком родном, светлом, всегда сияющем чистотой и прохладном всегда кабинете. С ОКНОМ в самом центре парадного фасада на Новобасманную старинного Дома Больницы, до сверкания вымытым всегда, всегда приоткрытым на родную улицу…

О встрече с мамой в её палате писать не могу. Как не мог писать о встрече с мамой в Ишимбинском зимовье… Не в состоянии…Так же, как никогда и никому не расскажу о наших с нею ПОСЛЕДНИХ РАЗГОВОРАХ под спешащими над кроватью её часами.

Уходя от мамы, попросил убрать со стены над ней отсчитывающие громко и настойчиво секунды жизни часы. Дежурный врач, удерживая руку мою, предупредила: Фани Иосифовна ПРИКАЗАЛА часы не трогать…

* * *

20 октября, с нарочным, пришло сообщение Верховного Суда СССР о решении… документ о моей реабилитации передать мне лично Его Председателем через приёмную… Почему? Зачем?

22 октября, с нарочным же, пришло Решение того же Суда, рекомендующего на вручении мне Документа о реабилитации присутствие членов моей семьи…

Наконец, 23 октября, по фельдъегерской связи через Бауманский Райисполком, доставлено украшенное грифами особой секретности (?) извещение ЦК ВЛКСМ о внеочередном его пленуме 5 ноября, на котором предполагается моё выступление… о положении молодёжи в советских тюрьмах и исправительно–трудовых лагерях…(?!)