Вениамин Додин - Воспоминания

Так случилось, но неожиданно в кабинете начальника АПАТИТСТРОЯ возник старичок.

Классический Спенсеровский (О. Генри!) старичок. Жестоко наказавший, было поиздевавшихся над старостью его, мальчишек.

Старичок, «который еще с Кировым был в Апатитах и помнит все»? Он и вспомнил: — «была! была калечка с водоотводящей штольней как раз в том месте, где здание съехало оползнем! Он эту калечку видел и пару лет назад собственными глазами, когда собирал документы для своих мемуаров, — а вспомнить ему есть о чем, первому главному инженеру АПАТИТСТРОЯ, «с Кировым дружному».

— Тут что–то происходит непонятное: — Забормотал старичок — людей ни за что сажают, как при Сталине. Обвиняют их черт те в чем, а все дело–то в старой штольне, которая на калечке. И калечка эта лежит себе тихо во Втором томе проекта изысканий, здесь, внизу, в архиве, — он калечку эту и тогда, пару лет назад, — и только сейчас, вместе с заведующей архивом, рассматривал… А вы что, — не видели калечки? И не знали о ней? Как же тогда вы это здание–то сажали на генплан, без калечки?…»

Тотчас за калечкой было вниз, в архивный подвал послано. Через несколько минут скороход возвратился и сообщил: никакой калечки там нет! Вызвали со вторым скороходом «Второй том». Поглядели — калечки нет. Только… спешно очень калечку из подшивки выдирали — бахрома батистовая торчала из корешка, — в те далекие времена нищенской бедности нашей калечки были батистовыми…

Вообще–то, на бахрому можно было и не смотреть. Смотреть надо было на лицо старого и давно «бывшего» главного инженера. И еще на одно руководящее лицо. Ибо есть, что–то такое есть, что самые подлые души, окостеневшие в подлости своей, заставляет вдруг трепыхнуться судорогой давным давно поросшей шерстью остатки совести. В кабинете начальника АПАТИТСТРОЯ я удостоился чести увидеть это явление на лице хозяина помещения…

Несомненно, случись такое — со старичком и калечкой — за пределами так называемой «хрущевской оттепели», этого бы памятливого мемуариста — и меня с ним за красочную легководолазную прогулку по старым штольням — «потеряли» бы быстро, — методика отработана была десятилетиями практики. Но время несколько изменилось. До «времени», конечно.

Все же, отдадим должное хозяину кабинета: старичок его достал, и заставил «трепыхнуться». И понять, наконец, что с его помощью возникшая ситуация неожиданно приняла совершенный уже уголовный характер. «Происшествие» с калькой позволило ему, «не советуясь» с воплощением партийной «совести» областного масштаба, тотчас же пригласить прокурора и простого участкового инспектора милиции. Через несколько минут по прибытии этих чиновников нашлись и сама калька, и ее «безусловно случайный» похититель, таким образом решивший спасти «честь» мундира самого главка. А именно комбинат АПАТИТ обязан был калечку эту предъявить проектировщикам и строителям! Должное надо отдать начальнику комбината: он, не задумываясь (НЕКОГДА БЫЛО!) взял на себя всю ответственность. И тут же потребовал у прокурора распоряжения на немедленное освобождение из местных пердильников ни в чем не виновных инженеров, пришедших на работу в трест АПАТИТСТРОЙ спустя четверть века после того, как злосчастная калечка намертво отложилась в архивах главка. Молодых офицеров освободили в тот же день. Начальник главка в нашем присутствии извинился перед ними… Вот такая пастораль образца 1960 года.

Конечно, спасенные от тюрьмы и позора устроили в ресторане Академгородка Апатит званый ужин, на котором ни их начальник, ни я присутствовать не могли. Зато крепко повеселились члены комиссии из «корпорантов». Все путем, как оказалось.

Не успели они просохнуть — телеграмма из Москвы от Сапрыкина: «Комиссии в прежнем составе прибыть в Зашеек Мурманской области и получить инструкции у командира воинской части.» В Зашейке нас встретил прилетевший туда из Москвы адъютант начальника ракетных войск Придорожный с запиской–поручением Мерецкова на мое имя — участвовать в комиссии Минобороны по ЧП В/Ч 1218. Здесь же, примерно в 10–12 километрах западнее Зашейка нами были обследованы два деформированных сдвигом горной массы шахтных ствола — шахт для запуска ракет. С ними все было проще: происшествие вызвано было безграмотными изысканиями, что привело к выбору непригодной для объектов площадки. Не знаю, какое решение было принято командованием. Мерецков меня сразу по моему возвращению в Москву пригласил и, выслушав, поблагодарил. А через некоторое время, снова через Сапрыкина, предложил вылететь вместе с военными специалистами в Восточную Сибирь в район строительства Мирненского ГОКа. Там, примерно в двухстах километрах выше Вилюйска, распоряжением министра только за четверо суток до телеграммы Сапрыкина снята была с боевого дежурства «батарея» из восьми баллистических ракет. Законченные монтажом и принятые к эксплуатации шахтные их стволы начали… смещаться со своих геодезических координат!

Шахтные стволы… Ракеты… Больно близко ты, Додин, к войне заходил… Подумал Я в отвлечение… А у нас от войны до ОБЩЕЙ САДИЛОВКИ… ШАГ!

Непорядок.

До анализа изыскательских материалов и исполнительных чертежей и, конечно же, контрольных карт прогрева объектов — все эти документы находились в Москве — я предложил комиссии и командиру инженер–полковнику Охлопкову немедленно приобрести в Магаданском ВНИИ-1 и установить на оголовках стволов шахтных цилиндров специальные маяки «Ведерникова». И развернуть для их инструментального наблюдения аварийные геодезические системы. Заручившись согласием моих военных коллег, связался с Мерецковым. Через несколько часов Охлопков получил от своего начальства приказ: командиру отряда воздушного наблюдения немедленно начать круглосуточный контроль аэрофотосъемкой за всеми мерзлотными объектами в расположении «батареи» и макетную сверку совмещений сеток съемки и «цели», — процесс смещения осей объекта непостижимым образом переходил в постоянное движение!… Голова кругом не пошла: о вытворяемых вечной мерзлотой фокусах я знал и даже писал давно… Только чтиво мое никто не читает…

Сделав свое дело, я, грешный, подумал: что–то больно быстро и бесконтрольно с моей стороны закружились события! И вообще… какого дьявола все это дает мне, кроме грядущих неприятностей с Первыми отделами? Бумага о «засекречивании» меня (ФОРМА) /!/ лежала себе у первоотделки Тонички (И тут Тонички!) в сейфе. Никто, — ни Сапрыкин, ни Мерецков с Косюшкою, ни мои коллеги по комиссиям, ни тем более напуганные случившимися ЧП их виновники или созерцатели, — никто ни в Зашейке, ни здесь, на Вилюе и думать не думал СПРОСИТЬ у меня «форму». Положено так, или незаметно для себя я перешел некую невидимую черту, за которой «введение во храм»? Быть того не может. И в один не очень прекрасный день меня патриоты прищучат. Зачислят в шпионы. И все эти милые люди — от Сапрыкина и Мерецкова до Косюшки и Охлопкова, как и положено корпорантам, продадут меня с бутором какому–нибудь первонабежавшему оперу контрразведки… Или впервой мне оказываться в подобной легко прогнозируемой ситуации? Со смертью товарища Вождя человечества уголовный–то кодекс не отменен. И ****ство человеческое с его апологетами и продвигателями остается незыблемой повседневностью — тому порукою поведение государственников из Мурманского обкома, свеженькое совсем, не остывшее еще.