Вениамин Додин - Воспоминания

…Несомненно, настоящий «Армянский» очень способствует выяснению самых затаенно–трепетных чувств, запрятанных у мужчин где–то в районе поджелудочной железы, когда волшебный этот напиток закусывается… чем–то таким… необычайно… конечно… словом, которое тетя Роза все подносит, и подносит… Всякое там… И не где–то тут к столу на Осипенко в Замоскворечье, а совсем не тут, не тут совсем! А там… Там, в крохотной квартирёшечке Ашкенази в Лефортово… За Басманными улицами в Старой Немецкой слободе… Когда… на фиг нам завтрашняя контрольная по физике… готовиться к ней… А вовсе молодая ещё тетя Роза приоткрывает створку «очаковских и покоренья Крыма» времен буфетика и достает оттуда терпимо–прекрасно воняющую рыбку «горячего, черт побери, копченьица…» Дома у меня такую сроду бы не догадались подать… детям. Сперва — с вечера — по–одесски угостили бы стариков. Ну, а если… полный порядок, то… дали бы детям, на здоровье…

Что, пусто?! … А, «хватит»! А кто это сказал?… И в конституции, — в основном законе, — нич–ч–чего по поводу «хватит» не начертано-с…

Трижды — последний раз в восемь утра — Розалия Израилевна звонила Нине, объясняя: мужчины вспоминают минувшее. Эта фраза ей нравилась и произносилась в ключе: «Суд идет!»

* * *

Вот что, я тебя познакомлю с отличным мужиком, — продолжал, проснувшись, Исаак. — С Марком Шевелевым. Он теперь в Полярке главным — не-е, не врачом — Начальником. А раньше был начальником Главсевморпути, — не мог ты его не знать, или хоть не слышать о нем! Знал? Отлично! А, ты его знал, а он тебя — нет. Ну, узнает теперь.

Не то, чтобы я Изьке не поверил. Поверил, конечно. Но как–то все говоренное под–коньяк казалось милым бредом. Однако, через пару дней мы с ним сидели в креслах у письменного стола, за которым приподняв по–стариковски коленки, полулежал в уютном лонжерончике сам Шевелев Марк Иванович (Израилевич, конечно!), и, не чинясь, беседовали «за белых медведей». Интересно, — знакомства и совсем обыденные разговоры с такими, казалось бы, могущественными личностями вроде Мерецкова или Чуйкова никаких особых эмоций у меня не вызывали. Даже мгновенный шок при виде открывающего мне двери Иссерсоновой квартирки маршала Жукова прошел быстро. Бесследно даже. Особых переживаний не принеся. Кроме, может быть, ощущения некоей двойственности чувств из–за проклятой информированности. Об активной роли маршала в немыслимо жестоком усмирении восстания зэков Ухта—Печерских лагерей в 1953 году, в зверином по животной ненависти загоне на родину–мачеху пленных казаков с семьями и детьми в 1945–м… Да о патологической жестокости его к солдатам и офицерам собственной Армии. Здесь же, в кабинетике дома на Варварке, участвуя в беседе с Шевелевым «на равных», я в реальность происходящего не верил. Хотя многое знал о нём по рассказам шефа его времён Второй мировой моего Шуры. Александра Евгеньевича Голованова. Начальника Дальнебомбардировочной авиации. Которой Шевелёв был Начальником штаба…. Даже начищенные до самоварного блеска знаменитым айсором из Китайского проезда штиблеты Ашкенази, хозяйски покоящиеся на журнальном столике, состояния ирреальности не рассеивали. Что–то в душе у меня в эти минуты происходило непонятно–праздничное, по–детски трогательное, сравнимое только с ощущением начинающейся волшебной сказки. Душа — субстанция тонкая, неразгаданная. Видимо, своей этой неразгадываемостью разгадала она, что происходит действие действительно сказочное. Шевелев поговорил–поговорил, да и снова секретаршу с вестовым позвал. А пока они готовились, — по–домашнему собирая в тумбочках порожние судки и фарфоровые блюда, — мы продолжали выяснять–вспоминать общих наших знакомых, закружив уже вкруг «загадки острова Котельный» в «те» военные годы. И совсем бы закружились. Не напомнив–не расскажи я самому хозяину Арктики тех лет о том, что тогда «в его хозяйстве» на проклятом том острову на самом деле происходило. Он, в свою очередь, выдал мне «тайну» поселка Рыбак «на материке, что чуть южнее Новой Земли». Опять пришлось подправить его рассказом о моем посещении этого мрачнейшего рудника–убийцы. Тогда он козырную карту выложил — Ванькину Губу! Что же, и тут пришлось сознаться: однажды тонул я в губе — заклинило Снаряд с полной вахтой. Было.

— Так это… Так это тебя, тебя …. к нам на Тикси в июне сорок пятого Задков на патрульной «Каталине» вывез?!… Те–ебя! Ну, молодой человек, это же надо было такой хипеж по всему Северу учинить! — И совсем захлебнувшись воспоминаниями: — Из–за него, Исаак, с меня, чудом, погоны не содрали!… Кто только радёвок не раскидывал, и все с угрозами, с угрозами!

— Марк Израилич! Моей вины тут нет, — не из–за меня шум поднялся. Из–за немецкого радиобуя… с субмарины их, вот из–за чего хипеж! Неужто из–за меня, Марк Иванович?.. Человек Вы разумный!… Да если бы нас там, в заклинке, — не вахта — четырнадцать лбов — а дивизия души отдавала бы… Ни один начальничек тогда и бровкой бы не шелохнул — из за нас, из за зэков!… Ха!… Тут их собственные жизни зависли–закачались, когда ваш Осипов буй «уронил» вместе с «Консолидейтом»… Тогда команда нам и пришла:

— Буй, — вашу мать, — найти и поднять!

А как найти–то его, если «Консолидешка» неизвестно где? А Москва, Ставка требует: Давай буй! Буй давай! В нём, говорили, в буе этом система шифровки автоматическая. И если ее раскрыть–разгадать, можно будет все их лодки слушать, которые у вас по Севморпути как у себя дома тогда ходили–пиратствовали. Вот так ОГРОН (Отряд горных работ особого назначения) — то наш и подключили. А тут Мазурук «американку» нашел. Нас — на Бориса Николаевичеву «Каталину» — и в Губу. А там льду на метра три с шестом… Думаю, льдом — ничем иначе — нас и заклинило… На траверзе устья оси скважины, что тогда стали бить, морены не было. Песок! Мы бы, — не поднимись хипеж, — снарядом за три–четыре суток скважину прошли, и буй наш! Валунов, вообще посторонней породы в зазоре не нашли. Значит лед. Растаял, когда кессон–снаряд вира’вали и, … получается, мы сами собою заклинились ради удовольствия? А удовольствия — двенадцать душ ко Господу отбыли–отмучились. Так, Марк Иванович. Не соврал я?

Он что–то хотел сказать, подался даже из лонжерона своего, но тут как раз машина подошла. Секретарша вестовому вслед вошла–вплыла с новыми пакетами. После чего на подносах, в вазочках, появились маленькие совсем хлебики, и из старого ещё «ЗАРЯДЬЯ» фляки господарские. И большие открытые уже стеклянные банки с красной чавычевой икрой–пряженкой. Такая не на рыбзаводах где–то, — такая в вотчине шевелевской производилась в Оле, на Восток от бухты Нагаева в Охотском море. Она только для «чистых» вымачивалась — для Пилотов и Штурманов. А начальничкам в Кремле она не доставалась — рожею начальнички по шевелёвски не выходили, значит…