Вениамин Додин - Воспоминания

Так подробно — про булочки и про икру — потому, что в тот мой первый приход к Шевелеву мне каждая мелочь запомнилась, будто происходило все в детстве, когда каждый шаг — новый, каждое лицо — событие. Уверен совершенно: именно в кабинете у Марка Израилевича Шевелева детство мое «арктическое–челюскинское» обернулось, — после 15 лет каторги (и каторги Арктической тоже — без Арктической то как?!), — не менее счастливой взрослостью настоящего приобщения к делу погружения в истинный Север.

И чудо это материализовалось тут же, в лице не одного только Марка Израилевича Шевелева… Но нового человека. Вослед за секретаршей с вестовым с чавычевою икрою от Нептуна. Вплывшего, — загребая по–хозяйски, — в шевелевский апартамент.

Был человек высок. Худощав. Моложав. Одет с иголочки. Подстрижен аккуратно. Четкого рисунка овчарочьи совершенно светлые глаза его с гильотинно опущенными краями век по–дальномерному широко сидели на внешне простоватом, крепко обветренном лице.

Первое впечатление: хо–ор–рошо набравшийся скандинав–матрос — насторожен, собран, приготовлен. Сейчас приступит… Здесь тоже подробно из–за того, что с ним, — Игорем Григорьевичем Цалюком, — тогда Начальником отдела капитального строительства Полярной авиации Министерства Морского флота, а чуть позднее — главным инженером и, наконец, управляющим треста АРКТИКСТРОЙ того же ведомства имел я удовольствие и даже счастье оттрубить более тридцати пяти лет рука–об–руку. До позорного, — позорней некуда, — развала безразмерной глинобитной Державы… Аэродромщик экстра класса, он, — командуя, — полстолетия обеспечивал всю «наземную» службу и технику «взлета–посадки». И где? На сложнейшем «аэродроме» планеты — в обеих Арктических зонах…

Будто давно зная меня, Цалюк предложил: — прошу ко мне! Поговорим о работе /?/ … Тут я не сразу нашелся что ответить… Он же, — вроде бы, — не знал ничего ни меня ни обо мне!?

Чуть позднее Изя разъяснил: — Цалюк уловил впечатление Марка Израилевича о тебе. А Марк — волхв, — людей чует «при подлете». И никогда не ошибается. Понимаешь, кроме руководства особыми службами гражданской авиации до начала и по окончании Второй мировой войны, он был на ней Начальником Штаба Дальнебомбардировочной авиации у основателя её и бессменного командующего САМОГО АЖ Александра Евгеньевича Голованова… Ну, да, ну, да… для тебя Голованов человек свой. Близкий… Попытайся тогда понять и Марка. Ну и Цалюка…

А с Цалюком ты должен просто подружить: вам с ним, — с лабораторией своей, — работать. Не знаю как без тебя он — ты без него никак… Его в Арктике, вообще на Севере и в Антарктике не обойти. И не потому, что он затычка ко всем бочкам. Нет! Он редкостный энциклопедист–строитель. Как посторонний я так это понимаю: Цалюк знает все, что необходимо знать специалисту. Абсолютно все. И знания свои не держит под задницей, как молодой медведь кету с икрой пойманную на рыбалке. Потом, он — человек. Понятней, чтоб… Частенько приходится производить пренеприятнейшие операции — отстранять от полетов прекрасных, великих даже летчиков и штурманов. Время нервное, не хуже военного — стрессовое. Участились инфаркты у пилотов. В воздухе. Инсульты даже. Что это значит понять не трудно! Вот, чтобы чуть реже летать со всяческими комиссиями «к месту падения», приходится ужесточать не только предполетный контроль. Но навсегда отстранять пилотов от их работы. Представляешь, что тогда происходит с человеком? И здесь срабатывает Цалюк. С его авторитетом и связями, — ну, и с моими тоже, мы этот переход, ломку эту жизненную амортизируем хотя бы тем, что сохраняем человеку его материальный уровень, статус социальный. Гонор! Ты пойми: человек летал, жил, значит, в самом престижном авиационном соединении страны — в Полярной авиации! И имел за то всё что страна могла отвалить… Ну, чуть больше…Сюда ведь отбирают самых опытных, грамотных самых, самых дисциплинированных, самых, — Беночка, — отважных военных пилотов и штурманов! В последний год войны, когда погибли лучшие наши воздушные ассы, каждый пилот, имевший хотя бы одну звезду героя или два–три «Ленина» жил мечтою: остаться в живых, чтобы прорваться в кадры Полярной авиации. Почему? Потому, что только из этого элитарного соединения отбирались все без исключения САМОЕ-САМОЕ! А у нас что это — личные пилоты всех генсеков — от «великого лучшего друга летчиков» до теперешнего. А это ВЕРШИНА! Выход… на великокняжеский титул, возвернись он чудесным образом в эту страну… Знаешь, когда министр — не без завотделом — убирал меня из Полярки, вроде бы «на верх», — главным врачом всего ГВФ, где поныне свирепствую, — он мне признался: наверху сейчас такое отношение к евреям, что они лучше стерпят тебя главным лекарем у себя в «Четвертом». Чем там — на краю света, в Полярке. Потому как именно в ней, в Полярной, та «иголочка в уточке, что в озерке, которое за тридевять земель» — ключик к ихней жизни, — понимаешь? А они жизнь свою ой как любят и берегут. А так как статус их, положение — не наследственно, — одна надёжа на личного пилота: а вдруг получится и вывезет он?! Куда, правда, — не очень понятно…

С Цалюком проговорили до позднего вечера. Почему–то запомнилось брошенное им затаённо путаное нечто в ответ на мои, — уже за сумасшедший день уставшего порядком, — открыто недоуменные, но тоже путаные реплики о круговой поруке. С которой сталкиваюсь повсюду. И не могу, не способен принять — не научен. Воспитан по–другому… Политика… А если такую политику не принимаю? Не хочу, не намерен принять.

Придётся. Вениамин Залманович. Поинтересовавшись родителем моим, Вы вот волею случая тоже теперь отправлены в политику — в высокую, как я понял. Вернулись в столицу — в Москву. В высоком правительственном учреждении служите. В сферах принимаетесь… А здесь у нас, — «по привычке» не теперь приобретенной, и не Вашим долгим отсутствием, — нужно к намеченной цели идти не официальными, казенными путями. А личными и домашними даже. Я помню, не могу забыть как отец мой, Григорий Евсеевич, — с какими усилиями, с муками какими, с кровью какой — выпрастывался — вырывался он сюда, в Белокаменную из глубочайшей бездны и разлива болот Охотской провинции… Чтоб работать! РАБОТАТЬ ЧТОБЫ! Да, да… Море разное чистое и светлое, оттенков фантастических, — один под прозрачным покровом его пляж с чёрным песком что стоит, — сказочная рыбалка круглый год, днём и ночью весёлая охота — жить бы, ЖИТЬ! Солнце восходящее встречая… Знаете, что такое от зари до зари восходящее солнце, когда воздух без пылинки и искрится? И планета остальная не нужна…Нет, будто, её!…

Вот только жрать нечего народу! По статистике плотностью одному человеку на полтора квадратных километров территории! Траулеры жрут солярку, утюжат море, и до десяти утра уж полны рыбой. Да какой! А через четыре часа рыбка загорается, горит. И выкидывается мощностями судовых рыбонасосов за борт… А траулеры, освободясь от бесценного но сгорающего груза, из бесконечной очереди к причалу рыбзавода снова уходят в море. По новой отправляясь ловить рыбку… Которую рыбозаводы снова не примут — мощностей у них, оказывается, нет! Тары под рыбу тоже нет! Рабочих для разделки её нет тоже! Никто ни о чём таком подумать не догадался… И Микоян Анастас Иванович, министр пищевой промышленности и первый друг Иосифа Виссарионовича объявляет торжественно на весь белый свет: Рыбная промышленность Дальнего востока нанесла государству убытков за год на 3 миллиарда тугриков!… Кем быть надо, чтоб сознаться в таком при битком набитых рыбой морях державы? При открытых для неё забитых рыбой океанах? И всё же… всё же… Что только не перетерпел батя мой, не перенёс что в боях за место своё под чужим солнцем?! А оно, место, окажись, — через всю безразмерную страну от речки Охоты до реки Москвы, — через стенку с кабинетом самого того Анастаса Ивановича! Который, как известно, от Ильича до Ильича!… Всё же… Вот это и Вы запомните. Вам виднее ваши пути. Только ведь можно по любым из путей здесь поминавшимся идти по–разному. И к целям разным. И вот тут сентенция: «цель оправдывает средства» читается каждым из соображений собственной совести — «как научен» и «как воспитан». Мне импонирует ваш вариант «прочтения». Потому предлагаю дружбу. Ведь работать–то нам все равно вместе.