Вениамин Додин - Навстречу солнцу

… Это — к вам… как будто, Додин–сан… Додин–сан! Она — будто бы к вам… — Я просыпаюсь, только–только заснув… — Ясуо трясёт меня за плечо. — Додин–сан! Это она к вам, возможно… — Кто? — Какая–то женщина, Додин–сан. — … Окончательно проснувшись, слышу тоненький женский голос… Но в вагоне только мужчины. Откуда женщина?… — Додин–сан! — повторяет Ясуо. — Додин–сан! Она к вам! Женщина требует, чтобы её пропустили к вам. Но её имени нет в Программе… Она говорит, что знает вас! Но начальник охраны… У него инструкции!…

Я быстро накинул кимоно, вышел в холл вагона…

Маленькая, и, видно, пожилая женщина около офицера конвоя умоляюще и просительно смотрит на меня. В глазах слёзы. Руки у горла…

— Простите! Но… меня зовут Матуе Матсуо…

— Матсуо?!… Вы?!…

— Да! Я — жена… Нет… Нет… Я вдова Ясунори Матсуо, вашего лагерного друга… Он не дожил до этой счастливой минуты… Он не дожил одиннадцати месяцев!… Додин–сан. — Она заплакала навзрыд, со стоном, задыхаясь… — Он искал вас сорок лет! Он ездил вас искать и в Братск, и в Москву!… Сорок лет он искал вас, Додин–сан! Сорок лет!… А вот теперь нашла вас я…

И я искал его, моего сердечного друга Ясунори… Как искал сотни других исчезнувших… Пропавших без вести… Я и сейчас их ищу — людей, которых ждут. До сегодня! Несмотря ни на что ждут!… И буду их искать! И помнить буду до смерти своей имена их — детей человеческих из Швеции, Швейцарии, Великобритании, Эстонии, Латвии, Чехии, США… Имена детей всех народов и конфессий, пропавших без вести… И «пусть отсохнут наши правые руки», если мы позволим себе подлость копаться в пропавших, отбирая их по крови или по вере!… «Пусть отсохнут!«…

… От Шин Ивакуни, где появилась Матсуо–тян, и до платформы в Нагасаки, к которой в 9.00 утра подошел наш поезд, все мы — все до единого, кто были моими попутчиками в «Правительственном» двойнике нашего «Спального экспресса» — собрались в салоне, и слушали подругу моего покойного товарища, «имевшую» что мне, да и всем им, рассказать…

… Цветы! Стена цветов! Платформа, истекающая цветами…

… Толпа встречавших раздвинулась, пропуская вперёд среднего роста коренастого человека:

— Приветствую вас на земле города, вот уже более полутораста лет гостеприимно встречающего друзей со всего света! Но если бы даже он никого никогда и ни за что не принимал — вас, дорогой Додин–сан, он принимает как самого верного друга всего нашего народа!' -

… Он протянул мне руку… Поклонился… И вдруг опустился на колени и произнёс глухо и печально:

— Не перед вами, смертный вы человек, и не сам я преклоняю свою седую голову, но народ Японии отдаёт честь и любовь бессмертной памяти Матери вашей…

Он поднялся… Невероятный шум площади умолк… Он обнял меня… И вокруг тишина взорвалась…

— Познакомьтесь, Додан–сан, — тихо произнёс Ясуо Найто. — Познакомьтесь: мэр Нагасаки: господин Хитоши Мотошима…

… Потом была моя, в Нагасаки, резиденция «Хонсю». Посещение с Хитоши Мотошимой охранителя Храма Гошинджи досточтимого Иошияку Кицу — духовника Императора Акихито Цугониями — Дай Ниппон Тэйкоку Тэнно… И моего братского кровника. Визит к мэру Мотошима–сан в его муниципальную резиденцию. Поездка с ним на смотровую площадку над городом, откуда раскрывается панорама Нагасаки — замечательной, одной из самых удобных и красивых гаваней в Азии… И долины, где 9–го августа 1945 года взлетел и сжег город атомный гриб…

Было шествие на Интернациональное кладбище Инаса. Возложение венков к могилам коллег и сподвижников мамы, скончавшихся в Японии от ран, полученных еще в Порт—Артуре. Церемония поминовения русских солдат и матросов, погибших в той войне. Экипажей кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, расстрелянной у Цусимы.

И Марфиньки Майер, молоденькой кузины мамы — сестры милосердия лазарета Великого князя Бориса Владимировича, павшей в Бою у Ляояна 20 августа 1904 года…

И первого мужа мамы — Мишеля Вильнёв, нейрохирурга лазарета Стесселя в Порт—Артуре, погибшего 2 декабря 1904 года при взрыве «Второго Форта»…

Было посещение Монастыря Инаса, где после Цусимского сражения несколько месяцев работала мама. Впервые увидел я её портрет в Святилище Храма и принадлежавшие ей записи и бумаги, ставшие «священными реликвиями»… музея…

Там же, от моего Йошияку Кицу, узнал, что истоком уважения, а потом и почитания мамы в Японии явилось деятельное ее участие в «выхаживании и выздоровлении» близкого родственника Хирохито, раненого у Цусимы.

… Дни проходили стремительно. Позади яркие, «в традиционном стиле», приветствия граждан Нагасаки — выступления спортсменов, пантомимы, исполненные школьниками, парады национальных оркестров…

И всё это — мне, для меня?… Не понимаю, почему такая честь, такое внимание. И однажды, не вытерпев удушающего чувства неловкости за все эти совершенно не заслуженные мною знаки внимания, я — снова, как в Токио — жалуюсь теперь уже всюду сопровождающему меня Мотошиме…

Прямой, суровый и… неожиданно искренний человек, мэр оборачивается в сторону города, — отсюда, с балкона, огромный мегаполис как на ладони, — и говорит тихо:

— Япония отдаёт свой неоплатный долг вашей матери… И благодарит, как может, вас, Додин–сан, за всё, что вы в страшные годы сталинского террора сумели сделать для японских мучеников… Разве жалкие наши попытки отблагодарить вас вниманием нашего народа могут быть сравнимы с вашим подвигом?…

Что тут скажешь… Или по японским меркам я вправду что–то значу?

… Мне Хитоши Мотошима сделал воистину незабываемый подарок.

Тихая улочка «старого» Нагасаки. Редкие прохожие. Свет уличных фонарей освещает тротуары и фасады невысоких домов до уровня бельэтажей. Остальное — во мраке. Тонкий запах каких–то неярких цветов на стриженых кустарниках–ограждениях. Обычный двухэтажный дом; матовый свет витрин внизу, наглухо закрытые жалюзи и потому тёмные окна верхнего этажа…

У входа, прикуривая один у другого… двое. На них форма — очень знакомая! Да ведь это… Это полевой офицерский наряд преображенцев! Как же оказались они здесь, на окраине японского города? И почему в этой трагически знаменитой форме?… Ничего не понимаю! И спросить некого — не Мотошиму же…

Но Хитоши, взяв меня под локоть, проводит мимо них — тоже «взявших под козырёк» — в скромный холл. Идущие за нами мои сопровождающие молча проходят вслед. Уютный зал — татами традиционного ресторанчика, за которыми ужинают японцы. На стенах тоже традиционные панно. Традиционные фонарики на столах. Традиционные светильники–кенкеты в стенных нишах… Всё это я когда–то уже видел… Только в несколько ином одеянии… В другом зале, с другими столиками и другими светильниками под Шалями… С другими плотного шелка абажурами с потолочных плафонов… Но… волнуюсь почему–то…